Тук Тукыч

В то утро, когда я решил отправиться с туристами в дальний поход через все десять порогов на Бии, Иван Иванович уже стоял в громоздкой и высокой лодке. Загорелый, в неизменной голубой майке, синих лыжных штанах и в белой панаме, он зачищал ножом рукоять огромного кормового весла, наспех вытесанного из толстой кедровой доски.

— Ого! Пуда два потянет! — сказал я, помогая ему вдеть весло в уключину.

— Работа грубая, да надёжная. А нам без этого нельзя: река серьёзная. Весло сломается — и поминай как звали!.. Ну, сели, братцы, сели! — Иван Иванович махнул рукой туристам, которые всё ещё суетились у причала.

И все тридцать парней и девушек горохом посыпались в лодку.

На вёсла посадили четвёрку умелых, сильных гребцов, и лоцман Иван Иванович подал первую команду:

— На воду!

Вёсла слаженно зацокали, и лодка двинулась по Телецкому озеру в сторону Бии.

Вскоре река подхватила наше судёнышко, как щепку, и бросила в порог Карлагач. Туристы, которые только что шутили, дурачились, горланили песни, присмирели и ухватились за скамьи: впереди, по крутому склону реки, вода завивалась струями и металась среди обнажённых рифов.

Что-то изменилось в лице у Ивана Ивановича: на щеках забегали желваки, глаза заблестели. Он широко расставил ноги, сунул под мышки рукоять тяжёлого весла и властно сказал:

— Сидеть спокойно!

Лодку сильно подбросило на подводной гряде и быстро повело прямо к острым камням у левого берега.

— К бортам не шарахаться! — успел крикнуть Иван Иванович, видя, что туристы заёрзали.

Лодка громко ухнула, накренилась влево, заскрипела и зарылась носом в струю. С бортов щедро брызнуло ледяной водой, но никто не поморщился: туристы словно окаменели.

— Вёслами бить дружно! — выдохнул Иван Иванович, навалился на рукоять и повис на ней.

Завизжала несмазанная уключина, сдерживая натиск воды и напор человека. Лоцман хорошо вырулил к середине реки, встал на дно лодки и сбросил панаму. Так мы прошли первый порог. Карлагач ревел сзади, хлопья белой пены кружились за кормой.

На широком и длинном плёсе вода не грохотала; источая холод, она журчала и пела. Я даже успел услыхать весёлую перебранку дроздов в черёмушнике и увидел горлинку. Сидя на сухой ветке кедра, она кланялась и ворковала.

А к нам уже быстро приближалась каменная стена правобережья, закрытая тенью высокой горы. Струи разбивались об эту стену и отскакивали седыми гривами.

Лодка не слушалась ни вёсел, ни руля. Иван Иванович крикнул подмогу. Двое парней кинулись к рукояти. Скала отдалилась. Но впереди, как в страшном котле у бабы-яги, кипела вода на пороге Юрток.

Во всю ширь реки и метров двести вниз по руслу бурлящие клубки так и выскакивали на поверхность. И над каждым клубком вспыхивала и гасла маленькая радуга. Тысячи радуг над хрустальной рекой!

— Песню, песню давайте! — подбадривал Иван Иванович.

Но запеть так и не успели: невдалеке грохотал уже третий порог — Кобыровский.

Гух-ух-ух! — запрыгала лодка, ударяясь носом в высокие волны…

Самым страшным оказался порог Щёки.

Лоцман надеялся обойти его по неглубокой протоке, слева. Но она обмелела. А мы уже сунулись в неё, и течение увело нас от фарватера. Стали круто разворачиваться, и лодка потеряла управление.

— Две пары за борт!

Четверо парней послушно прыгнули в воду. Поёживаясь от холода и тяжело дыша, они завернули нос вправо. Гребцы нажали, и лодка, чиркнув по каменистому дну острым килем, вошла в фарватер. А когда мы втащили через борт мокрых ребят, она уже мчалась так, что свистело в ушах.

Всё ближе и ближе подступала узкая горловина в русле Бии, прозванная Щеками. Слева зеленел островок, справа врезался в чёрный омут крутой, скалистый бом, до боли в глазах освещённый полуденным солнцем. И нас, как на буксире у глиссера, бешено тянуло к этому бому.

Серые глаза Ивана Ивановича так и застыли на какой-то точке берега.

— Вёсла на укол! — скомандовал он, передавая мне рукоять и хватаясь за шест.

Лодка почти коснулась носом морщинистой серой скалы, когда лоцман, ловко прыгнув по скамейкам с шестом наперевес, со всей силой — резко, гулко — ударил в бом. И грозная каменная стена мигом отлетела от нас метров на тридцать.

— Дайте же закурить, хлопцы! — как-то просто и сердечно сказал Иван Иванович и ладонью левой руки смахнул пот, который крупными каплями катился со лба на глаза. — Эх, и не желал бы я искупаться вместе с вами в этих проклятых Щеках! — Улыбаясь, он выпустил носом две синие струйки дыма. — Однако, давайте к берегу: за сорок минут мы отмахали двадцать три километра.

Лодка причалила к лужайке, и Ивана Ивановича словно подменили: он опять стал тихий и робкий, каким я знал его в Артыбаше, и просто затерялся в шумной группе туристов. На стоянке мы услыхали от него всего лишь одну фразу, обращённую к девушкам:

— Извините, конечно, может, вам малинки хочется, так я сведу.

И, спокойный, молчаливый, пошёл в тайгу показывать малинник.

Ниже Турочака, в широкой заводи, бригада сплавщиков вязала плот.

Русый парень в солдатской фуражке, без рубахи, в длинных резиновых сапогах бегал по берегу и покрикивал:

— Чаль правую! Гони кругляк на середину!