Тук Тукыч

Подстегнул я козла, направил его к реке, а сам с собаками бросился навстречу пожару. Овцы шарахаются из стороны в сторону, собаки трясут головами от дыма, языки наружу, гонят отару за козлом. Я хватаю то одну овцу, то другую, толкаю их, а сам чуть не плачу от горя.

Всё же вырвался к реке. Перегнал отару через Мургаб, переплыл реку как есть, в халате. Смотрю — нет Тельпека.

Кинулся опять в воду, выплыл, выбегаю на бугор и вон там, — Сары-Яз показал рукой в ту сторону, где пески ещё были черны от гари и пепла, — вижу: идёт мой Тельпек, тащит овцу за загривок. У овцы ноги опалены, а у собаки — правый бок. Глядит на меня красными глазами и виновато так хвостом машет. Это он говорит мне: «Не надо было ложиться рядом с овцой. Взвалить бы её сразу на плечи — и к тебе! А я стал стеречь её, вот и пострадал немного».

Три дня прохворал Тельпек, а теперь, как видишь, здоров. Такой собаке и цены нет!..

Стало темнеть. Я решил остаться на ночлег у Сары-Яза.

Собаки ушли стеречь стадо и не слыхали, как мы долго хвалили их за то, что они такие преданные нам друзья.

Козочка

Толстый Ата Бабаев, кряхтя, поджимает ноги, опускается на кошму и протягивает руку к чайнику.

— Иди к телефону, Ата. Звонят из района.

В дверях стоит и улыбается черноглазая девочка лет тринадцати с длинными тонкими косичками.

Бабаев не берёт чайник и с досадой машет рукой. Девочка скрывается за дверью.

— Вот дела, а? Всё бегом и бегом. Подожди минутку, я сейчас!

Он легко встаёт, поправляет тюбетейку на бритой голове и молодцевато шагает через порог. За стеной слышны его тяжёлые шаги.

В большом доме председателя колхоза Ата Бабаева много старых ковров. Они, как книги, рассказывают о тяжёлой и долгой борьбе туркмен за хлеб и воду. Караванные пути в зыбучих песках пустыни, стены крепостей с бойницами и башнями видны в старинных рисунках тёмно-красных, мрачных ковров.

На других коврах можно обнаружить нежный лепесток абрикоса, красный цветок граната, зелёный и серебристый лист и сиреневый цветок тамариска — гребенщика.

Против входа висит пендинский ковёр, украшенный распустившимся цветком, который называется «салорская роза».

Мой взгляд останавливается на маленьком коврике для чувала. От его красок веет теплом и радостью. В нём преобладают голубые тона, а в рисунке ясно видны глаза и лапки птицы.

— Это куш-ызы, — говорит Ата. Он стоит у порога и с любопытством наблюдает за мной. — Птичий след. Замечательный ковёр, а? Джерен делала.

— Какая Джерен?

— Козочка, что за мной сейчас прибегала. Ты побывай у неё, посмотри работу.

Ата усаживается и пьёт чай, щуря маленькие карие глазки. Нам никто не мешает, и я узнаю́ историю девочки, которую зовут Джерен, что значит «козочка».

После войны она осталась круглой сиротой, жила одна, но не была одинокой. Колхоз выдал ей пособие, устроил в бригаду.

Вместе с подружками Джерен весной полола огороды и кормила тутовыми листьями прожорливых шелкопрядов. Летом сушила помидоры, вялила дыни, срезала спелые гроздья винограда и всё боялась, что её укусят осы, которые назойливо липли к сладкому. Осенью собирала хлопок. Следить за домом помогала Козочке жена башлыка — председателя колхоза.

В свободное время девочка рукодельничала: вязала кисеты и пояса, ткала паласы, хурджины и ковры.

— И откуда у неё такое? — говорит Ата, разливая зелёный чай в цветастые пиалы. — Просто золотые руки! Видишь тюбетейку на мне? Её работа. Хочу отдать Джерен детскую группу. Пусть обучает девочек мастерству.

* * *

Вечером я иду к Джерен.

Навстречу мне в облаке пыли движется большое колхозное стадо. Впереди бегут верблюды, громко шлёпая по сухой земле мозолистыми ступнями. За верблюдами, мыча, плетутся коровы.

У скотного двора, под платаном, раскинувшим широкие листья, стоят на привязи длинноухие ишаки и дико кричат, задрав морду. Так они встречают и провожают солнце.

Возле домика Джерен вбиты в землю четыре колышка, а между ними — грубый ткацкий станок. На нём натянута основа и начат рисунок нового ковра.

На земле лежит железный гребень с зубьями в палец длиной, с деревянной ручкой, а рядом с ним — самодельные ножницы из железа, какими в отарах стригут скот. Я смотрю на эти устаревшие, дедовские орудия, думаю о Джерен и провожу рукой по густому, высокому ворсу ковра. Станок жалобно вздыхает под тяжестью моей руки.

— Ой!

За спиной стоит Джерен и, приложив палец ко рту, растерянно смотрит на меня блестящими маслинками.

— Что, Джерен? Трогать нельзя?

— Нельзя. Основа вытянется, ковёр перекосится.

Она садится за станок, берёт гребень и начинает быстро забивать уто́к. В плетении узора из пёстрых ниток ей помогает маленький ножичек — кесер.

Джерен научилась ткать ковры у бабушки — замечательной мастерицы, которую знали не в одном ауле.

От бабушки Джерен узнала, какие надо брать нитки, как отсчитывать удары гребнем, чтобы получить точный рисунок. У неё же научилась прясть и красить нитки. Из корок граната получается голубая краска, нежная, как летнее небо. Из скорлупы орехов — тёмно-красная, как спелая вишня. Из лепестков «сары-чоп» — жёлтая, как старый камыш.