Тульский – Токарев

Артур в ответ выразительно постучал себя пальцем по лбу:

– Ага, и к делу приложим несколько рецептов от средневековых алхимиков…

– Ну, хоть что-то… – вздохнул тоскливо Ваня, потому что официально-то материал числился за ним.

Тульский хлопнул коллегу по плечу:

– Слушай, мы с тобой работаем не среди выпускников Академии художеств. У нашего контингента все тайные знаки на груди выколоты – все больше в виде профилей Ленина и Сталина. В уголовке мистики нет, как в жопе триппера. Все непонятное должно иметь простое объяснение.

– Ну да, – не вполне согласился Ваня. – Просто-то оно просто, а мы с тобой по-простому чуть Брынзу не оглоушили…

– Ничего! – засмеялся Тульский. – Ему иногда полезно напоминать, как все зыбко в этом мире. Да и он что – рулон обоев вынес через проходную, чтобы жену-лимитчицу порадовать? Ты за него не переживай…

– Получается, что у нас – тупик? – высказал то, о чем думали оба, Кружилин. Артур цыкнул зубом:

– Как говаривал один мой знакомый, отсидев четырнадцать лет: «Есть свет в конце туннеля, есть, но вот туннель, сука, никогда не кончается!»

Внезапно Тульский перестал улыбаться, словно вспомнил о чем-то очень неприятном, – а ему, действительно, вдруг подумалось о Невидимке, хотя оснований вроде бы и не было никаких – за исключением общей странности и какой-то нетипичности преступления…

– Мистика, говоришь… – сказал Артур задумчиво. – Может, и мистика… Только у нее все равно должно быть простое и логичное объяснение…

Делиться с Ваней своими мыслями Тульский, разумеется, не стал.

…Василий Павлович выслушал доклад оперов спокойно – он и не рассчитывал на что-то особенное.

– Значит, любил покойник в общественном транспорте своей фамилией козырять? М-да… За это, конечно, не убивают… если убийца – обычный, нормальный уголовник… А если…

Токарев посмотрел в глаза Артуру, и тому почудилось, что он заметил во взгляде начальника нечто созвучное своим давешним мыслям…

На следующий день с утречка Токарев-старший и Варшава встретились, по сложившейся уже традиции, у памятника Крузенштерну. Долго разжевывать тему не пришлось – вор понимал все с лету:

– Начальник, мне нечего сказать. Даже потереть нечего. Никто из тех, кого знаю, – таких ошибок, как с этим профсоюзным билетом, – не сделает. А по поводу, как ты говоришь, – мести, так зарезали бы его, как кролика, – и вся недолга. А тут – треугольники на стопах… прям как в колчаковской контрразведке – звезды вырезали на груди красноармейцев… Нет, это явно не блатной. Скорее, больной какой-то.

Токарев кивнул, однако сказал с напором:

– Согласен, есть резон во всем, что говоришь. Однако – билетик-то Треугольникова в вашей норке оказался. Значит – его либо кто-то из ваших скинул, либо – кто-то, кто хотел вам же подлянку сделать. Сам тугаментик в тайничок прилететь не мог, я в телепортацию не верю.

Варшава неохотно наклонил седую голову:

– Нечем крыть. Разберусь, хотя… Предполагаю реакцию.

Василий Павлович вздохнул:

– Старая песня… Мне-то тоже надо разобраться. Так что давай-ка во множественном числе не «разберусь», а «разберемся».

Вор, не отвечая, спустился по гранитным ступенькам к Неве, присел на корточки, поболтал пальцами в волнах ртутного цвета и обтер лицо.

Сзади подошел Токарев, сказал задумчиво:

– Как мы с тобой встречаемся, Варшава, так – вроде все правильно, а все – мимо. С хатой, где шахматишки прихватили, – непонятки… С Проблемой – темень-тьмущая! С операми моими Колчиным и Гороховским и твоим пропавшим Ганей – вообще, хрен знает что… Убой на Макарова – весь блатной мир не в курсах, говорят – спецназовец какой-то работал… Теперь вот очередной акт «мерлезонского балета» – гражданин Треугольников с непонятно откуда выплывшей ксивой… и опять просвета не видно…

Варшава, не отвечая, закурил сам, а потом и Василию Павловичу протянул коробку дорогих папирос «Богатыри». Тот взял. Помолчали, покурили. Потом вор спросил осторожно:

– Ты что же – на Шахматиста нашего неуловимого грешишь?

Токарев отмахнулся с непередаваемой гримасой:

– Да ничего я не грешу… Я скоро от теней на лестнице шарахаться начну. Мне этот Невидимка уже сниться начал – а все ухватиться не за что. Скоро все, что нераскрытое, – на него косячить буду. А потом – в клинику!

Желая переменить неприятную тему, Токарев взглянул на окурок папиросы в своей руке:

– Со столицы?

– Ага, – кивнул Варшава и добавил с блатной интонацией: – Брат из армии пришел – с гостинцами.

Василий Павлович усмехнулся:

– Старуха приехал жалом поводить? – Старухой звали известного иркутского вора, в миру – Старчева Геннадия Фоимовича, обитавшего в последние годы в Москве. Погоняло он такое получил за то, что никому не верил, весь был какой-то скукоженный и с малолетки смотрел на мир по-стариковски, с бурчанием.