Тульский – Токарев

– На жопе шерсть!!! Живо! Одна нога здесь – другая в райотделе ГБ на Большой. Там тебя ждет Латов Андрей, для тебя – Петрович. Он даст список торгашей, партработников с Острова, которые были осуждены, заметаны или перемешаны. Вникнуть в суть вопроса и – со списком назад. Контакт дружеский, так что… Усек? Да, потом к участковому Мтишашвили, и нагрянете с ним на столовую № 6, где хоть из-под земли найдете тысячи нарушений. Когда заведующий столовой будет намекать вам на связи там… может быть, и в райотделе – кричите: да нам, мол, по хуй!!! А я вас потом за это безобразие накажу…

А вечером того же дня Артему пришлось как «координатору-состыковывателю» присутствовать еще на одном «совещании» – еще менее формальном, чем в кабинете отца, поскольку этим сходняком рулил Варшава. Вор собрал самых неразговорчивых из своего мира, а потому – самых надежных. К Варшаве пришли Есаул, Тихоня с Баламутом, а также известные скокари Груздь и Шляпа. Гости заявились, по воровской манере, не с пустыми руками – каждый захватил по «мальку» водочки. Зная, что разговор предстоит серьезный, собравшиеся с интересом косились на Токарева-младшего и на присутствовавшего там же молчаливого Тульского, напоминавшего Божьим провидением выправляющегося дауна, – его еще поколачивало, но соображать уже начал.

Тихоня и Баламут были породистыми карманниками. Они соблюли три основных воровских заповеди: сидели с малолетки, в армию не пошли и имели правильную сексуальную ориентацию.

Тихоня бывал истеричным, но, так как это сводилось к игре на публику, – опасности в эти минуты не представлял. Опасным он становился, когда вдруг притихал. Тогда он вбирал в себя воздух, задерживал дыхание и кидался на противника, как песчаная змея эфа. Как-то раз один культурист сказал ему на канале Грибоедова:

– Я запрещаю тебе воровать возле моего кафе!

Тихоня притих, кинулся, откусил спортсмену ухо, и культуриста после этого прозвали Пью.[25]

Баламут свой псевдоним получил за неуемный мутный характер. Если что-то ему было не по душе – начинал орать, что, дескать, в гробу он все видал и так далее и даже более. При этом он размахивал руками и кидался пепельницами. Правда, утихал он быстро. Однажды он разошелся так, что даже напугал конвой на этапе Пермь – Коряжма. Потом утих, а конвой, наоборот, – взъерепенился, даже ведро хлорки по вагону рассыпали отчего зэкам стало оч-чень неуютно. Так до Коряжмы и ехали. Когда добрались, наконец, то каторжане, перемещавшиеся со скандалистом в одном «купе», сказали ему душевно:

– Поклон тебе, Баламут, до земли!

Груздь со Шляпой слыли профами по зажиточным квартирам. Инструмент, то есть разнообразные отмычки, они всегда изготавливали сами. Работать любили ладно, не торопясь, и предпочитали «ставить» хаты объемные. Особую слабость они имели к четырехкомнатным сталинским квартирам с мебелями и гравюрами. «Хабар» сдавали через сухумских барыг в Армению и Грузию. На «работу» они всегда надевали пояса с любовно хромированными отверточками, лобзиками и ключиками.

– Твой инструмент? – спрашивали, бывало, Шляпу в уголовном розыске.

– Мой инструментик! – ласково поглаживал тот сталь.

– Говорить будем? – интересовались без особой надежды опера и получали вежливый ответ:

– Вас тут так много – вот и поболтали бы между собой…

Груздь же любил повторять поговорку:

– Лучше жить честно. Но если не получается – воруй. Но лучше – не попадайся. Но если не получается – то не признавайся. Но если не получается – бери все только на себя, за группу – больше дают.

Что касается Есаула – то ведь такие прозвания задаром не достаются – что тут добавишь…

Перед началом разговора все (кроме Тульского) выпили. Пожевали малость простой снеди вроде сала с лучком, а потом Варшава произнес вводно-вступительную речь, по смыслу напоминавшую выступление Токарева, только пересказанное несколько другими словами. Ну и терминология, естественно, тоже была другой. Вор говорил емко, в оконцовке спросил:

– Что, бражники… Тему все вкурили… Подсобим али что?

Гости переглянулись, Тихоня затянулся глубоко беломориной и, косясь на Токарева с Тульским, поинтересовался:

– Я одного недопонял. Если вынюхиваем субчика – то «по-красному» или «по-черному»?

– «По-черному», Витя, «по-черному»! – рассматривая в сороковой раз этикетку на бутылке «Столичной», проурчал Баламут: – Глаз на жопу ему натянем, пускай в зеркало до смерти всматривается!

Груздь между тем занялся селедочкой и спросил вроде как ее:

– Слыхал я, что мусора нам помогают?

Селедка промолчала, за нее откликнулся Шляпа:

– Или мы им… А, Варшава?..

Вор засопел. По закону, конечно, с мусорами хороводиться – это, прямо скажем, ни при каких обстоятельствах не приветствовалось. И Варшава это знал лучше и раньше, чем любой из присутствовавших. Однако вор верил тем, кого позвал, а потому ответил твердо: