Тульский – Токарев

…Выдержка из автобиографии Черняховского Георгия Ивановича, написанной в 1983 году по просьбе сотрудников Музея милиции:

«…родился я в голодном 1923 году в Калуге, день и месяц потом уточняли, потому что вышла путаница.

…в 1945 году благополучно (легкое ранение) вернулся с фронта…

…До войны мечтал поступить на юридический факультет ЛГУ им. А. А. Жданова. Мечту в окопах не потерял. Успешно сдал экзамены в 1946 году. Как и многие – учился, работал.

…На третьем курсе по вульгарному доносу подонка Манова И. Ю. (ныне юрист крупного предприятия „Спектр“ – не могу не уточнить) был арестован по ст. 58–10 (за язык), осужден на 6 лет и отправлен в колонию.

Восемь месяцев и двадцать четыре дня провел за решеткой. Из них почти семь шел этапом в Нагаево и обратно – удивительно, но разобрались, извинились, реабилитировали, восстановили.

…на бесконечных пересылках и в трюмах, чуть ли не участвовал в сучьей войне… иногда думалось – легче вновь от Луги до Кенигсберга, чем…

…В 1952 окончил университет, попросился в НКВД. Снова, к моему изумлению, приняли на должность оперуполномоченного Куйбышевского райотдела. Еще силен был закал фронтовика, думал: многое могу исправить…

…В 1954 перевелся в уголовный розыск…

Артем хмыкнул:

– А я и так – если научусь половине вашего – генералом буду. Как Черняховский. Он же генерал?

– Кто? – удивился вместо того, чтобы закусить, Богуславский.

– Видишь ли, сын, – Токарев-старший также проигнорировал закуску и сильно втянул в себя воздух ноздрями. – Работенка наша и вышитые звезды – вещи почему-то не очень совместимые.

– Генералом?! – дошло наконец и до Андрея Дмитриевича, моментально осерчавшего. – Ты, эта, помочь, винти на территорию, там раздуга-дуга.

Выпили еще, успокаиваясь.

Токарев-старший закинул руки за голову, блаженно прищурился в потолок, будто вспоминал что-то очень приятное:

– Нет, даже жаль, что Варшава в лагерях. Куражу стало не хватать… И угорел ведь по-человечьи… Помнишь, как он мне тогда в Гостином коленом промеж ног?.. Убил бы тогда… У тебя из куртки выпорхнул и у нас же упер ее через пару дней из отдела… Вот аедь… Черт – жулье вагонное!

– Пап, да ты ведь им восхищаешься?! – подал голос из кресла затихший было Артем.

Богуславский нашелся раньше Токарева и по-профессорски отрезал:

– Своего героя надо любить, голубчик.

Артем хмыкнул со всезнанием молодости:

– Кто герой? Варшава-то?

Андрей Дмитриевич покрутил головой:

– Да не он герой… А жулик для сыщика должен быть героем, чукча! Не будешь его любить – как повадки узнаешь, как брать будешь, как доказывать – без нахаловки? Э-эх, что говорить…

– Да ладно, – инстинктивно встал на защиту сына Василий Павлович. – Ему четырнадцать – тебе нет, дотумкает.

– Дотумкает? Тогда переводи ему: ворвался законный вор в барак и семь сук топором зарубил! Давай!

– Вас, блатных, не поймешь! – Артем соскочил с кресла, радуясь, что понемногу начинает говорить на этом странном и таком красивом языке избранных, что уже чувствует уместность и органичность фраз, их внутренний смысл. Артем вышел в коридор, неплотно прикрыл за собой дверь. Из комнаты доносились обрывки былинных разговоров: «…корки… барабан… яма… по низу…». Подслушав, было трудно понять, о чем спорят эти два красивых человека.

На кухне его встретила старушка-соседка – Дарья Ивановна Панаева, про которую говорили, что она «еще из бывших». Как-то раз Артем заглянул к ней в гости в комнату, и пока Дарь-Ванна уходила на кухню ставить чайник – успел прочитать страничку в старой тетрадке, лежавшей открытой на столе. Артем почти ничего не понял, но с тех пор почему-то слегка побаивался старушку. Токарев-старший и Богуславский считали ее «сурьезным человеком».