Тумак Фортуны или Услуга за услугу

— Ну точно, ты, — непонятно чему обрадовался старик. — Один из них тебе еще фингал под глазом поставил. — Он присмотрелся ко мне повнимательнее. — Ага, так и есть, светится-то фонарь. А уж какую, Вась, ахинею ты нес! Будто вернулся ты только что из командировки… э-э… из какой-то там Занзибарской губернии, где вместе с каким-то Сократом новенькими «жигулями» одаривал тамошних психов, и что был ты Дедом Морозом, а этот твой Сократ вроде как в учениках у тебя ходил и мешок с «жигулями» за тобой таскал. — Он снова покачал головой. — Плохи твои дела, Василь Петрович, заговариваться начинаешь. Как бы рецидив у тебя не вышел. Что, так ничего и не помнишь?

Я ощущал, как запылали у меня уши. Стыдобень да и только!

— Ни-че-го, — развел я руками. — Ничего, Иваныч. Хоть режь.

— Нельзя так, Вась, меру знать надо. Послушай меня, старика, уж я-то в этих делах толк понимаю.

— Стоп, Иваныч, осади назад. Я и сам секу, что я кретин, идиот и безмозглый осел, и поэтому читать мне мораль бесполезно. Не надо, Иваныч, мне мозги продувать, там так и так ветер гуляет.

— Так я ж хочу как лучше…

— Все хотят как лучше, а выходит все наоборот, — философски заметил я. — Жизнь, она ведь непредсказуема, Иваныч, а мы все равно как слепые кроты, тычемся своими сизыми носами и ни хрена не видим. Вот ты, к примеру, знаешь, что бывают настоящие Деды Морозы?

Иван Иваныч снова закачал головой, продолжая соболезновать и сокрушаться.

— А! — завопил я. — Я так и знал! Думаешь, я с катушек съехал? Думаешь, думаешь, не крути башкой-то. Только ты дико ошибся во мне, Иваныч, я, к твоему сведению, трезв и в твердой памяти, и с котелком у меня все в норме, это уж точно.

— Вот и вчера ты то же самое твердил, — давя на меня косяка, прошамкал Иваныч и опасливо отодвинулся от греха подальше.

— Ага, значит и вчера я был трезв!

— Да уж трезвее некуда.

— Нет-нет, ты послушай, Иваныч!..

Но Иваныч слушать больше не желал. Он торопливо запихивал корреспонденцию в почтовые ящики и явно намеревался улизнуть от меня в первый же удобный момент. Я видел, как трясутся у него руки — то ли тоже с перепою, то ли со страху. Я снова затосковал.

Иваныч тем временем закончил свою почтальонскую деятельность и собирался было уже дать деру, но тут…

— Э, э, погоди, — остановил я его, хватая за плечо, — ты что же, Иваныч, мой ящик-то пропусти? Думаешь, я не видел? Почему, спрашивается, газету в него не вложил?

Иваныч совсем сник и уставился на меня, как таракан на вошь.

— А для тебя нету никакой газеты, — пролепетал он таким тоном, словно я предложил ему собственной задницей опробовать новую модель электрического стула.

— Как это нету? — взъерепенился я. — Как это, спрашивается, нету? Всем есть, а мне, значит, нету? Ты, Иваныч, не темни, выкладывай начистоту: где газета?

Теперь я держал его за грудки, ноги его едва касались пола. Я был страшно зол и возмущен до глубины души.

— Ой, Василь Петрович, не надо, — заскулил Иваныч, выкатив круглые, как у совы, шары, — я желудком слаб, ты же знаешь. Как бы… того… чего не вышло…

Я опустил старого козла на землю.

— Засранец, — процедил я сквозь зубы. — Значит, говоришь, не было для меня газеты?

Он затряс головой так, будто уже сидел на электрическом стуле и к электродам подвели максимальное напряжение.

— Ладно, хрен с тобой. Ты, Иваныч, на меня не серчай, — хлопнул я его по плечу — не сильно, а так, слегка, чтобы чертов его желудок, не дай Бог, не воспринял это как сигнал к началу бурной деятельности, — это я сгоряча на тебя полкана спустил, вчерашние дрожжи в нутре еще бродят, на мозги давят. Вспыльчив я, Иваныч, есть такой грех. Просто люблю я во всем порядок, даже в мелочах. А с газетой я разберусь, это я обещаю. Понимаешь, Иваныч, должна быть газета, должна. За четвертое января.

Его аж всего передернуло.

— Третье сегодня, Василь Петрович, третье, готов на Библии присягнуть,

— заблеял он, истово крестясь и полязгивая вставной челюстью. Его снова заколотило.

— А газета должна быть за четвертое, — запальчиво заявил я, недобро на него взглянув.

Не надо было мне произносить этих последних слов, теперь я это понимаю. Иваныч вдруг взвизгнул, вытаращил зенки, схватился за штаны и со словами «Ой, батюшки!» пулей вылетел из подъезда. Хлопнувшей дверью меня обдало густым ароматом бесплатного общественного сортира. М-да, подумал я, мысленно разделяя несчастье горемыки-почтальона, желудок мой — враг мой. Это уж точно.

Газету было жалко. Я так толком ничего и не понял: либо Иваныч что-то перепутал, либо все это дедморозовские штучки. Но факт оставался фактом: газеты не было. Я своими собственными глазами видел, как этот старый засранец пропустил мой почтовый ящик. И все же…

Иваныч Иванычем, а Дед Мороз Дед Морозом. Чем черт не шутит, может, в мешке этого занзибарского чудотворца наряду с детскими игрушками и руководство по материализации завтрашних газет припасено, а? Дай-ка, думаю, взгляну я в ящик-то.

И взглянул, мысленно посмеиваясь над самим собой.

Газета была на месте.

Дрожащей рукой я отпер свою ячейку и извлек заветную газету на свет Божий.

«МК», четвертое января, четверг.