Тумак фортуны, или Услуга за услугу

В третьей двадцатиминутке наши накидали им аж четыре шайбы, тем самым решив исход поединка. Я выиграл. Впрочем, иначе и быть не могло.

Наше пари привлекло внимание окружающих, и когда после финального свистка мои бритоголовые партнёры начали артачиться и попытались улизнуть, общественное мнение вынудило их отстегнуть причитающуюся мне сумму. Правда, у них наскреблось только четыреста штук, но я милостиво скостил им недостающую сотню. Можно сказать, великодушно швырнул ту сотню в их наглые бритые рожи. Всё шло как по маслу, лучшего и желать было нечего.

Сорвав солидный куш, я поспешил покинуть поле боя. Очень уж мне не понравилось, как косились на меня потерпевшие. Нехорошо, прямо скажем, косились, по-гнусному. Недоброе у них было на уме, это я сразу просёк. Рисковал я, что и говорить, ну да ведь риск — дело благородное, тем более, когда свеженькие четыреста штук душу прогревают аж до самых печёнок.

На полпути к метро меня тормознули. Те самые хиппари, которых я так красиво обул. Я сразу смекнул, что дело пахнет керосином. Прямо-таки воняет.

— Эй, пахан, погоди-ка. Потолковать надо.

Их было восемь рыл. Многовато для меня одного-то, хотя я и был не из слабаков. Они оттеснили меня с тротуара и окружили плотным кольцом. Зенки их так и сверкали, мрачно ощупывая мою одинокую персону, а кулаки (цельных шестнадцать кулаков против моих двух!) уже начали сжиматься, готовясь к расправе. Да-а, попал я в переплёт, ничего не скажешь. В самое что ни на есть дерьмо.

Один из них, здоровенный бугай, нагло выпустил струю табачного дыма прямо мне в морду и прогнусавил:

— Слишком ты прыток, мужик. Решил, значит, с нашими бабками слинять?

— Я честно их выиграл, — возразил я, хотя понимал, что говорить с этими бритыми козлами всё равно что просить взаймы у мумии Тутанхамона.

— А ты крутой, мужик, — осклабился бугай. — Только очко-то, поди, всё равно играет, а? Играет, по роже твоей вижу.

— Валите отсюда, — огрызнулся я, становясь в каратистскую стойку. — Крутой не крутой, а носы отшибать обучен.

Все восемь лбов заржали как один. Видать, рассмешил я их своей бравадой, хотя лично мне было отнюдь не до смеха. Как бы самому нос не отшибли.

— Гони бабки и проваливай, — сказал бугай, когда приступ ржанья у восьмёрки прошёл. — Коли сам отдашь, уйдёшь по-хорошему.

— Да пошёл ты, коз-зёл плешивый, — вякнул я резко и тут же пожалел о своём выступлении. Рожи у всех восьмерых перекосило от злости, зенки налились кровью.

— Чмо позорное, — процедил сквозь зубы бугай.

Я понял, что судьба моя предрешена: сейчас меня будут бить. Хоть бы одна зараза пришла на помощь, осадила бы подонков! Как же, дождёшься от них! Прохожие шли мимо, демонстративно отворачиваясь от меня, некоторые начинали проявлять вдруг жгучий интерес к астрономической науке, до посинения пялясь в морозное небо, а кто-то просто сворачивал в сторону, завидя нашу живописную группу.

Бритый бугай долго натягивал перчатки на свои кулаки-кувалды, шевеля пальцами прямо перед моим носом, и злорадно скалился. Подготовка к мордобою велась по всем правилам. И-эх, была не была, решил я с отчаянием утопленника, пропадать, так с музыкой! Уж двоим-троим я точно смогу настучать по их вонючим лысинам, а там — будь что будет. Один хрен морду разобьют, так пускай и им тоже кое-что перепадёт.

Словом, заехал я по морде сначала одному, потом другому. Хлипкие оказались ребята, с трухой в нутре: грохнулись оба на снег и затихли. Но на большее у меня времени не хватило. Вижу, целится бритый бугай своим кувалдометром мне точно промеж глаз. Я и пикнуть не успел, как хрустнуло у меня что-то в мозгу, в глазах помутнело, зарябило. Чувствую — проваливаюсь в какую-то нирвану, парю, можно сказать, в космическом эфире и потихоньку обалдеваю. А напоследок напоролся щекой на чей-то сапог, потом ещё раз, уже зубами — и присмирел окончательно. Отключился, словом.

Сколько я так провалялся, хрен его знает. Помню только, как кто-то трясёт меня за плечо. Сознание возвращалось медленно, какими-то дикими рывками, словно с жуткой похмелюги. Голова раскалывалась от боли, распухший язык едва ворочался в густой липкой каше, заполнявшей мою ротовую полость, да и вообще было мне как-то не по себе.

— Кажись, живой, — прогудел кто-то над ухом.