Туман

Пробурчав непонятное, он был удержан рукой, которая легла на его плечо. Остановившим оказался грузноватый мужчина лет сорока. Высокий с залысиной лоб пересекали «философские» морщины, но выдающийся орлиный нос отвлекал и от них, и от невыразительно маленьких губ, и узкого подбородка.

– Александр, ты должен извиниться перед барышней! – высказал он повелительно.

– Прошу прощения, я Вас не заметил! – недовольно сказал подросток с поклоном, и уставился на сдерживающую его руку.

– Ещё раз примите наши извинения. Разрешите представиться – Василий Львович Пушкин[87], поэт. Вот, прибыл в столицу хлопотать за этого недоросля.

– Баронесса Луиза Мария Клейст, – произнесла, сделав небольшой реверанс и во все глаза уставилась на «солнце российской поэзии». Пока ещё подросток, будущий лицеист был уже сейчас довольно колючего нрава. Назвать его привлекательным было нельзя, но тёмно-серые глаза смотрели открыто, и придавали лицу какую-то притягательность. Он сжимал в руках книжицу и нетерпеливо подергивал ею. Всё происходящее ему явно досаждало.

Во мне трепетало желание запросить для себя «как извинение» стих… но гений с детства очень задирист. Боюсь представить в какую эпиграмму это бы всё вылилось. Да и спрашивать вирши с незнакомого подростка, когда рядом стоит поэт, известный даже за границей, было бы странно. Тем более старший Пушкин был признанным мастером импровизации и мог бы без труда написать мне мадригал, не сходя с места.

Предостеречь его от дуэли? Это бы вызвало непонимание. Ведь сейчас, это привычный путь призвать к ответу за нанесённое чести оскорбление. И что странно, в Европе «дуэльная лихорадка» уже практически прекратилась, за то в России, напротив, возросла, несмотря на запрет и жестокое наказание. Да и не вспомнит Александр Сергеевич моих слов через четверть века.

Поэтому я только улыбалась, оставляя в душе радость от самой этой встречи.

– Теперь я могу идти, дядя? – с досадой произнёс будущий лицеист.

Отношения между родственниками явно не были тёплыми. Младший старался сдерживать своё раздражение, но все его эмоции были просто написаны на лице.

– Простите его, он ещё совсем неразумен, – обратился ко мне Василий Львович.

– Ну что вы, я не сержусь.

– Представьте меня вашему супругу, – сказал он, глядя за мою спину.

Как я и поняла, за мной оказался Павел Матвеевич. После взаимных представлений и выяснения всех ошибочных мнений, мы наконец смогли подняться и отдохнуть.

Номер был довольно большой и состоял из трёх комнат. Двух спален и проходной гостиной. Обставлено всё было просто, но с претензией. Кровати, тут же проверенные заботливой Степанидой, никаких нареканий не вызывали. Но Павел Матвеевич, зашедший посмотреть, как мы устроились, был весьма ворчлив и недоволен отсутствием ватерклозета и ванны.

Встав боком ко мне, и делая вид, что рассматривает вид за окном тихо спросил:

– Вы так смотрели на него. Думали просить никогда не стреляться на дуэли?

– Как вы узнали?

– Это первое что приходит на ум, когда узнаёшь, с кем именно ты столкнулся. Но думаю, сказанное сейчас ничего не изменит. Хотя, если мы поддержим знакомство с этой семьёй и будем здравы в нужное время… – он загадочно мне улыбнулся.

Общественные бани откроются только к вечернему звону и нам заказали женский номер по высшему разряду. Поэтому мы с «бабушкой» решили, что только немного перекусим, а уже вечером нормально поужинаем. Дорожная усталость брала своё.

Сам же Рубановский исчез, занявшись своими дела, и обещал навестить нас завтра.

Утро выдалось сумбурным. После лёгкого завтрака мне хотелось пройтись, но дождь испортил все планы. Пришлось вызывать извозчика.

Вскорости мы подъехали к большому двухэтажному зданию академии. Украшенное портиком и колоннами, оно смотрелось весьма помпезно. Слева находился небольшой парк, пока пустующий. В моё время на этом месте напротив входа стоял памятник Виллие. Достаточно монументальный, он почти достигал крыши.

Первым нас принял странный клерк. Он со всяким почтением проводил в деканат. Приведя в небольшой кабинет, даже предложил «бабушке» чаю. Но выяснив вопрос, из-за которого мы прибыли… оставил нас одних весьма надолго. Через некоторое время в комнату стали заглядывать и шушукаться, оставаясь за чуть прикрытой дверью какие-то люди.

Наконец она открылась полностью и в помещение зашёл высокий, подтянутый мужчина, лет сорока и представился Иваном Фёдоровичем Бушем. Поведение и одежда выдавали в нём немца, хотя по-русски он говорил совершенно без акцента.

Герр Буш оказался заведующим кафедрой хирургии и был очень удивлён моим запросом. Пришлось повторить рассказ о Гёттингенском университете и профессоре Гимли. Иван Фёдорович (а вернее Иоганн Фридрих) был очень впечатлён, но опасался, что без разрешения Якова Васильевича[88] ни о какой экзаменации речи идти не могло.