Туман

– Вот тут ты и ошибся. Именно потому, что я стал отцом, я снова к нему вернулся. И в руман я изливаю свое хорошее настроение,

– Не прочтешь ли мне что-нибудь?

Виктор достал рукопись и прочел приятелю несколько отрывков.

– Друг мой, да тебя подменили! — воскликнул Аугусто.

– Почему?

– Потому что здесь есть вещи почти непристойные, а иногда просто порнографические.

– Порнографические? Ни в коем случае! Да, здесь есть места грубоватые, но не непристойные. Иногда кто-то появляется обнаженным, но ни один не раздевается… Зато здесь есть реализм.

– Реализм — да, но еще и…

– Цинизм, не так ли?

– Да, цинизм!

– Но цинизм — не порнография. Мои пряные сценки — только способ возбудить воображение, чтобы заставить читателя глубже анализировать действительность; эти сценки… педагогичны. Именно педагогичны!

– И немного гротескны!

– Действительно, с этим не спорю. Я люблю буффонаду.

– А она в глубине всегда мрачновата.

– За что и люблю. Шутки мне нравятся только мрачные, а остроты — только похоронные. Смех ради смеха всегда вызывает у меня досаду и даже страх. Смех — не что иное, как подготовка к трагедии.

– Ну, а мне грубая буффонада отвратительна.

– Потому что ты одинок, Аугусто, одинок, пойми меня хорошенько, очень одинок… Я так пишу, чтобы лечить других… Пет, нет, я пишу только потому, что мне приятен сам процесс, и если моя буффонада развлечет читателей, я буду вознагражден сторицей. Но если буффонада поможет мне направить на путь излечения какого-нибудь одинокого человека вроде тебя, одинокого вдвойне…

– Вдвойне?

– Да, одиночеством души и одиночеством тела.

– Кстати, Виктор…

– Я уже знаю, что ты хочешь сказать. Ты пришел посоветоваться насчет своего душевного состояния, которое с некоторых пор стало тревожным, весьма тревожным, не так ли?

– Да.

– Значит, угадал. Так вот, Аугусто, женись, и чем скорее, тем лучше.

– Но на которой?

– Ara, значит, их больше одной?

– Как ты сумел угадать и это?

– Очень просто. Если бы ты спросил: «На ком?» — я не предположил бы, что их больше одной или что есть хотя бы одна. Но твой вопрос «на которой?» подразумевает, на которой из двух, четырех, десяти или энного количества.

– Все правда.

– Женись, женись на любой из энного числа женщин, в которых ты влюблен, на той, которая подвернется. И не слишком раздумывай. Ты же видишь, я женился не раздумывая, нас просто поженили.

– Я, знаешь, сейчас занимаюсь опытами по женской психологии.

– Единственный опыт по психологии женщины — это брак. Не жецившись, нельзя понять психологию женской души. Единственная лаборатория женской психологии, или гинекопсихологии, это брак!

– Но ведь это же необратимо!

– Всякий настоящий опыт необратим. Кто желает проделать эксперимент, сохраняя возможность отступления, не сжигая кораблей, ничего толком не узнает. Не доверяй хирургу, если он не ампутировал какой-нибудь орган самому себе, и психиатру, если он сам не сумасшедший. В общем, хочешь познать психологию — женись.

– Выходит, что холостяки…

– У холостяков нет никакой психологии. У них только метафизика, то есть нечто по ту сторону физического, по ту сторону естественного.

– А что это значит?

– Примерно то же самое, что происходит с тобой.

– Я впал в метафизику? Да ведь я, дорогой Виктор, стою вовсе не по ту сторону естественного, я и до него-то еще не дошел!

– Это одно и то же.

– Как одно и то же?

– По ту сторону естественного — то же самое, что по эту. Быть по ту сторону пространства означает то же самое, что быть по эту сторону его. Вот линия, —и он начертил ее на бумаге, — продолжи ее по обе стороны до бесконечности, и концы ее встретятся, пересекутся в бесконечности, где все встречается и все связано. Любая прямая — это кривая, отрезок окружности с бесконечным радиусом, и в бесконечности она, замыкается. Значит, быть по ту или по эту сторону естественного — это одно и то же. Теперь тебе ясно?

– Нет, темно, совсем темно.

– Ну, раз совеем темно, женись.

– Да, но столько сомнений одолевает меня!

– Тем лучше, маленький Гамлет, тем лучше. Ты сомневаешься — значит, ты мыслишь; ты мыслишь — значит, ты существуешь.

– Да, сомневаться — значит, мыслить.

–- И мыслить — значит, сомневаться, и только сомневаться. Верят, познают, воображают — не сомневаясь; ня вера, ни знание, ни воображение не предполагают сомнений, сомнения даже могут разрушить их, но мыслить без сомнений нельзя. Веру и знание, которые сами по себе статичны, спокойны, мертвы, сомнение превращает в мысль, которая динамична, беспокойна, жива.

– А воображение?

– Да, здесь возможно некоторое сомнение. Я испытываю сомнения, когда заставляю действовать или говорить героев моего румана ; и даже потом я еще сомневаюсь, хорошо ли получилось и соответствует ли тот или иной поступок их натуре. Но я это преодолеваю. Да, да, воображение — тоже мысль, и сомнение с ним вполне совместимо.