Туман

– Сейчас? Нет, нет, сеньор. У нее как будто есть жених, хотя, мне кажется, он только рассчитывает стать женихом… Может, она его хочет испытать, а может, это так, временный…

– Почему вы мне про него не сказали?

– Так ведь вы меня не спрашивали.

– Действительно. Все же вручите ей это письмо, и только в собственные руки, понимаете? Будем бороться! Вот вам еще дуро!

– Спасибо, сеньор, спасибо.

Аугусто ушел с трудом – туманный, буднично мелкий разговор с привратницей стал доставлять ему удовольствие. Разве это не способ убивать время?

«Мы поборемся! – говорил себе Аугусто, идя по улице. – Да, поборемся! Итак, у нее есть другой жених, кандидат в женихи?… Поборемся! Militia est vita hominis super terram.[37] Вот и появилась цель в моей жизни, есть что завоевывать. О Эухения, моя Эухения, ты должна стать моею! По крайней мере моя Эухения, та, которую я создал, когда предо мной мелькнули ее глаза, пара звезд в моей туманности, да, эта Эухения должна стать моею; а та, у чьих дверей сидит привратница, пусть принадлежит кому угодно. Поборемся, и я возьму верх! Я знаю секрет победы. Ах, Эухения, моя Эухения!..»

И он очутился у дверей казино, где уже поджидал его Виктор, чтобы сыграть ежедневную партию в шахматы.

III

– Ты сегодня запоздал, Аугусто, – сказал Виктор, – обычно ты так пунктуален.

– Дела…

– Дела? У тебя?

– А ты думаешь, дела бывают только у биржевых маклеров? Жизнь гораздо сложнее, чем ты воображаешь.

– Ну, а я гораздо проще, чем ты думаешь.

– Возможно.

– Хорошо, твой ход!

Аугусто двинул на две клетки королевскую пешку обычно он, играя, напевал отрывки из опер, теперь же он стал говорить про себя: «Эухения, Эухения, Эухения, моя Эухения, цель моей жизни, сладостный свет звезд-близнецов в тумане, мы поборемся! В шахматах царит логика, и, однако, сколько тумана и случайностей в этой игре! Да разве в самой логике нет случайного, произвольного? И разве появление моей Эухении не логично? Не задуман ли этот ход богами в их божественных шахматах?»

– Послушай, – перебил его мысли Виктор, – мы ведь условились не брать ходов назад! Тронул фигуру – ею и ходи!

– Верно, условились.

– Если ты так пошел, то я съем твоего слона.

– И правда, все моя рассеянность!

– А ты не будь рассеянным. В шахматы играть – не каштаны жарить. Надо помнить: тронул фигуру – ход сделан.

– Да, сделанного не воротишь.

– Вот так-то. В этом педагогический смысл игры.

«Но почему нельзя быть рассеянным во время игры? – говорил себе Аугусто. – Наша жизнь – игра или нет? И почему бы не брать ход назад? Логика! Быть может, письмо уже в руках Эухении? Aléa iacta est![38]Взялся за гуж… А завтра? Завтра принадлежит богу! А вчерашний день – кому? Кому принадлежит вчера? Вчера – сокровище сильных! Священное вчера, субстанция нашего повседневного тумана!»

– Шах, – снова перебил его мысли Виктор.

– Правда. Посмотрим… Как же я допустил такой разгром?

– Рассеянность, как обычно. Не будь ты таким рассеянным, стал бы у нас одним из первых игроков.

– Скажи мне, Виктор, жизнь – это игра или рассеяние?

– Да ведь сама игра – не что иное, как рассеяние.

– Тогда не все ли равно, в чем его находить?

– Только в игре, в хорошей игре!

– А почему бы не играть плохо? Что вообще значит играть хорошо и играть плохо? Почему бы нам не двигать эти фигуры не так, как мы привыкли, а иначе?

– Потому что таков наш тезис, дорогой Аугусто. Ты сам мне объяснял это, великий философ.

– Хочешь, расскажу тебе новость?

– Говори.

– Но прояви удивление, дружище!

– Я не из тех, кто удивляется априори, или заранее.

– Ну так слушай. Знаешь ли ты, что со мной происходит?

– Ты становишься все более рассеянным.

– Дело в том, что я полюбил.

– Ба! Это я и так знаю.

– Как ты можешь это знать?

– Очень просто, ты любишь ab origine, с самого рождения. У тебя врожденная влюбленность.

– Да, любовь рождается вместе с нами.

– Я сказал не «любовь», а «влюбленность». Ты мог и не сообщать мне о своей любви, я уже все знаю, знаю, что ты полюбил, или, точнее говоря, влюбился. Знаю это лучше, чем ты сам.

– Но от кого? Скажи мне – от кого?

– От кого же, как не от тебя.

– Да что ты! А пожалуй, ты прав.

– Я же говорил тебе. Она блондинка или брюнетка?

– По правде говоря, я и сам не знаю. По-моему, ни то, ни другое; скажем так, светлая шатенка.

– Высокая или нет?

– Тоже не припомню. Наверное, среднего роста. Но какие глаза, какие глаза у моей Эухении!

– Эухения?

– Да. Эухения Доминго дель Арко, проспект Аламеда, пятьдесят восемь.

– Учительница музыки?

– Она самая. Но…

– Да я знаком с нею. А теперь – еще шах!

– Но…

– Шах, я тебе сказал!

– Хорошо.

И Аугусто прикрыл короля конем. В конце концов от» проиграл партию.

На прощанье Виктор положил ему руку, словно ярмо, на шею и прошептал на ухо:

– Итак, маленькая Эухения? Пианисточка? Славно, Аугусто, славно, победа тебе обеспечена.

«Ох, эти уменьшительные, – подумал Аугусто, – эти ужасные уменьшительные!» й он вышел на улицу.

IV