Туман

– Уже догадалась! Итак, дело сделано? Я это знала.

Аугусто думал: «Лягушка, настоящая лягушка! Меня выловили, как и других».

– Вы останетесь сегодня с нами обедать, конечно, чтобы отпраздновать… – сказала донья Эрмелинда.

– Ничего не поделаешь, – вырвалось у несчастной лягушки.

XXVII

Отныне началась для Аугусто новая жизнь. Почти все время он проводил у своей невесты, изучая уже не психологию, а эстетику.

А Росарио? Росарио больше не приходила к нему. Глаженое белье в следующий раз принесла уже какая-то другая женщина. Он едва осмелился спросить, почему не пришла Росарио. Зачем было спрашивать, если он догадывался сам? И это презрение – а ничего иного и быть не могло, – это презрение было ему хорошо знакомо, совсем не обидно и даже доставило удовольствие. Уж он отыграется на Эухении. А та, конечно, по-прежнему говорила: «Успокойся и убери руки!» В этих делах она ему воли не давала!

Эухения держала его на голодном пайке – смотри, но не больше, – разжигая в нем аппетит. Однажды он сказал:

– Мне очень хочется сочинить стихи о твоих главах!

И она ответила:

– Сочиняй!

– Но для этого, – добавил он, – мне нужно, чтобы ты поиграла на пианино. Слушая твою игру, я буду вдохновляться.

– Но ты же знаешь, Аугусто, с тех пор как твоя щедрость позволила мне бросить уроки, я больше не садилась за пианино. Я его ненавижу. Сколько я с нам намучилась!

– Все равно, Эухения, сыграй, чтобы я мог сочинить стихи.

– Хорошо, это в последний раз!

Эухения села играть, и под ее аккомпанемент Аугусто написал стихи:

Моя душа блуждала вдалеке от тела
в туманах непроглядных чистой мысли,
затерянная в отголосках сладких звуков,
рожденных, говорят, в небесных сферах;
а тело одинокое без жизни
покоилось печально на земле.
Рожденные, чтоб вместе жизнь пройти,
они не жили, ибо тело было
лишь плотью бренной, а душа – лишь духом,
они искали встречи, о Эухения!
Но вот твои глаза, как родники, забили
и свет живой пролили на дорогу,
пленили мою душу и спустили
ее с небес на землю зыбкую сомнений,
вдохнули душу в тело, и с тех пор лишь,
только с тех пор, Эухения, я начал жить!
Твоиглаза, как огненные гвозди,
мой дух надежно прикрепили к телу,
в крови горячие желанья пробудили,
и стали плотью вдруг мои идеи.
Но если жизни свет опять угаснет,
расстанутся материя и дух,
я затеряюсь вновь в туманах звездных,
исчезну в недрах первозданной мглы.

– Как тебе нравится? – спросил Аугусто, прочитав стихи вслух.

– Как мое пианино, почти совсем не музыкальные. À это «говорят»…

– Я вставил: это слово, чтобы придать простоту.

– «О Эухения», по-моему, напыщенно.

– Что? Твое имя – напыщенное?

– Ах, конечно, в твоих стихах. И потом, все это мне кажется очень… очень…

– Скажем, очень руманическим.

– Что это такое?

– Ничего, наша с Виктором шутка.

– Послушай, Аугусто, после нашей свадьбы я в своем доме не потерплю шуток, понятно? Ни шуток, ни собак. Так что можешь уже подумать, куда денешь Орфея.

– Но, ради бога, Эухения, ведь ты знаешь, как я нашел этого несчастного щенка! Кроме того, он мой наперсник! Перед ним я произношу свои монологи!

– Когда мы поженимся, в моем доме не должно быть монологов. Собака будет совершенно лишней!

– Ради бога, Эухения, хотя бы пока мы не заведем ребенка!

– Если он у нас будет.

– Конечно, если он у нас будет. А если нет, почему не иметь собаку? Почему не держать собаку, про которую столь справедливо сказано, что она была бы лучшим другом человека, будь у нее деньги?

– Нет, будь у нее деньги, собака не была бы другом человека, я в этом совершенно уверена. Потому она и друг, что денег у нее нету.

На другой день Эухения сказала Аугусто;

– Послушай, я должна с тобой поговорить об одном серьезном деле, очень серьезном, и заранее прошу прощения, если мои слова.

– Бога ради, Эухения, говори!

– Ты знаешь, у меня был жених…

– Да, Маурисио.

– Но ты не знаешь, почему мне пришлось прогнать этого бесстыдника.

– И знать не желаю.

– Это делает тебе честь. Так вот, мне пришлось прогнать этого лентяя и бесстыдника, но…

– Он все еще к тебе пристает?

– Да!

– Ах, попадется он мне в руки!

– Да нет, дело не в том. Он пристает ко мне совсем с другими намерениями.

– Что такое?

– Не волнуйся, Аугусто, не волнуйся. Бедный Mayрисио не кусается, он только лает.