Туман на родных берегах

А вот эти двое парнишек – это уже мои.

И вон та милая девушка тоже.

Варенька.

Проверенный боевой товарищ.

Она потом должна будет обязательно зайти в его номер в «Москве».

И не только с докладом…

Берия, не торопясь, раскурил длинную и тонкую, почти дамскую папиросу, и Никита взглянул на него неодобрительно: сам он на ходу не курил никогда, полагая сие занятие профанацией призванного приносить удовольствие процесса.

Лаврентий же знай себе попыхивал дорогим турецким табачком, провожая взглядом чуть ли не каждую симпатичную москвичку.

Большинство из них носили, согласно последней моде, круглые «американские» шляпки, короткие, почти неприличные, платья, чуть ли не обнажавшие у кого круглые, у кого острые коленки, яркий, кричащий макияж и телесного или черного цвета шелковые чулки «в сеточку».

Никита проследил очередной восхищенный взгляд лысоватого и рыхлого грузинского полковника и ехидно усмехнулся.

– Про вас ходят самые незаурядные слухи, Лаврентий Павлович. Говорят, вы известный ловелас и совершенно неприличный «ходок». А в вашей койке якобы уже чуть ли не вся Москва поперебывала…

Берия фыркнул.

– Знаю! – Папироса неожиданно погасла и раскрошилась, и Лаврентию пришлось долго раскуривать новую, закрывая тусклый спичечный огонек большими крестьянскими ладонями. – Знаю, господин имперский директор. Еще как знаю! Уже можно анекдоты рассказывать про страшного грузина-насильника. Про то, как он хватает молоденьких девочек, желательно несовершеннолетних, и таскает к себе в особняк на Малую Никитскую. Сам когда слушаю, удивляюсь: просто маньяк какой-то, как такого земля русская носит… Вот что, господин директор. Как все это безобразие закончится, заходите-ка вы ко мне домой, в тот страшный «особняк». Покушаем настоящего мингрельского лобио. Познакомлю с Нино, сыном Сергеем. Заодно убедитесь, что там и негде «оргии» устраивать. Мелковат особнячок. Плюс – жена, ребенок, слуги, порученцы. А до юбок – да, падок, увы. Кровь. Особенно когда сами себя чуть ли не силой навязывают: тут и мертвый не устоит. А так… Я, видите ли, жену люблю. Очень. И сына. Так уж получилось…

Ворчаков неожиданно с ужасом почувствовал, что начинает испытывать к этому страшному человеку что-то вроде симпатии.

Все, что рассказывал Берия, он, разумеется, и так знал.

Более того: слухи о неприличной бериевской невоздержанности распространялись отчасти сотрудниками его ведомства.

Работа такая…

Хорошо воспитанному петербуржскому интеллигенту и аристократу стало несколько неудобно.

А в свете текущей политической ситуации это было недопустимо.

И следующий вопрос он попросту проглотил.

Только кивнул, соглашаясь…

Они уже почти вышли на Манежную площадь, откуда раздавались звуки полкового оркестра 1-го Гвардейского Ясского офицерского полка 1-й Гвардейской бригады 1-го Особого корпуса.

Чертовы «дрозды», под звуки знаменитого «Марша сибирских стрелков», судя по всему, готовились к ежевечернему обряду развода караульных постов, – любимому зрелищу всех зевак из числа москвичей и гостей древней столицы.

Ворчаков снова прислушался.

Нет.

Все правильно.

Правильно поют.

Эх, Сибирь, страна родная
За тебя ль не постоим
Волнам Рейна и Дуная
Твой привет передадим.

Хорошо…

Но тут зачем-то вступил Берия, негромко, неплохо поставленным драматическим баритоном.

И – от души.

Хорошо еще, что почти шепотом.

Этих дней не смолкнет слава,
Не померкнет никогда.
Офицерские заставы
Занимали города.

Никита так растерялся, что не нашелся, что сказать.

За такое «исполнение» можно не только звания и должности лишиться.

Берия рассмеялся.

– Знаю, знаю, что вы думаете, Никита Владимирович. Не бойтесь, я не провокатор. А песня и вправду хорошая, и я не вижу смысла воевать с хорошими песнями. Если серьезно, рассматриваю ее запрет как личный каприз Валентина Петровича. Что ж: Вождь у нас человек творческий, имеет право. Но приоткрою секрет, – мы ее с ним в подпитии и на два голоса исполняли. В наглухо запрещенном варианте. Один раз на его даче в Форосе. А второй – тут, в Кремле. Хорошая песня…

Никита покачал головой.

Господа офицеры пожали друг другу руки, условились встретиться завтра после двенадцати.

И – разошлись каждый по своим делам…

Глава 12

Придя в номер, Никита снова принял душ: все-таки в Москве этим летом чересчур жарко.

И пыльно.

Да еще этот тополиный пух…

Ненавижу…

Ворчаков не спеша переоделся в домашние фланелевые брюки, шелковую серую косоворотку, которую наскоро перетянул на поясе, по дачной петербуржской моде, шелковым же шнуром с большими плетеными кистями.

Обулся в удобнейшие американские мокасины на босу ногу.

Накинул поверх косоворотки легкий халат из плотного китайского шелка, и вышел на большой гостиничный балкон, захватив из номера папиросы, маленькую серебряную коробочку с порошком, массивную хрустальную пепельницу и бутылку французского бренди с двумя тяжелыми коньячными бокалами.