Туман в зеркале

По приглашению сэра Лайонела я стал проводить вечера в его кабинете — уютной маленькой комнате в задней части дома, где были книги, стояли глубокие кресла, а на коврике у камина любил лежать старый черный лабрадор Фенни. Здесь за стаканчиком виски у нас заходил разговор о моих путешествиях и о нынешней ситуации в тех странах, которые мне были так хорошо знакомы, от сэра Лайонела я узнавал об Англии многое из того, что раньше было мне неясно: об обычаях, политике, конституции, а также об обществе, как страна функционирует, и об области его деятельности — уголовном праве. Он рассказывал о собственном детстве, большая часть которого счастливо прошла в Шотландии (он был эдинбургцем по рождению, и я чувствовал, что он все еще тоскует по тем краям), о тех временах, когда был солдатом в Южной Африке и Франции, о людях, которых он знал, ландшафтах, которые любил, и, разумеется, о его семье. Чем больше времени я проводил в обществе сэра Лайонела, тем больше он мне нравился, и я не переставал восхищаться им. Он казался человеком обоснованных и продуманных суждений, мужественным, великодушным и добросердечным.

Именно он посоветовал мне начать составлять формальный план работы.

— Оставайтесь с нами еще недельку или две, — сказал он как-то вечером, когда мы сидели у мерцающего огня. Снаружи ветер бушевал в кронах деревьев в парке и бился в окна дома, но здесь было безопасно и уютно, лампы проливали глубокие озерца света на стол и книги и на приятное лицо сэра Лайонела, который сидел, вытянув ноги, посасывая трубку.

— Вам уже лучше, но вы настолько ослабели из-за сильного перенапряжения, что пока не готовы справляться с зимними днями и ночами один в Лондоне, в пустом доме. Почему бы не заняться какой-нибудь рутинной работой здесь? Я всегда считал, что лучше всего, когда есть некая основа для размышлений, это концентрирует ум и успокаивает его.

— Да. Только думаю, я мало что в этом смыслю, я так долго был сам себе хозяин, не говоря уж о том, что я одинокий кочевник.

— Разделите свою жизнь и свои путешествия, возьмите каждую часть отдельно — Африка и ваше детство там, потом Китай и Дальний Восток — и Южная Америка — вернитесь мысленно к вашим странствиям, пройдите заново по собственным следам, вспомните все, что можете — вы заинтересовали меня, когда рассказывали об этом вечерами, вы превосходно вызываете все в памяти и удачно формулируете, у вас тонкие наблюдения. Вы не должны дать всему этому пропасть.

* * *

И вот на следующее утро я приступил к делу. Для меня поставили маленький стол в библиотеке — огромной комнате, которой, по моим ощущениям, пользовались довольно редко. Если сэру Лайонелу требовались книги, он либо забирал их к себе в кабинет, либо устраивался читать рядом с леди Куинсбридж. В библиотеке было не слишком-то тепло, и гуляли сквозняки; она выходила на север, солнце сюда почти не заглядывало. Но для меня растапливали камин, и хотя он слегка дымил и все никак не хотел разгораться, я прекрасно устроился в эркере перед стопкой чистой бумаги. Для начала я снял с полки атлас мира и сидел, пролистывая его, записывая места и даты, отслеживая маршруты и составляя их перечень. Сэр Лайонел был прав: когда я занимался этим, все страны со всеми их индивидуальными особенностями и атмосферой очень живо представали передо мной, я припоминал лица, дома, даже речь, игру света на земле и воде, запахи. Прошлое не было для меня потеряно, и, восстанавливая его, я возвращал свою юность и ту часть моей личности, которую я утратил по приезде в Англию.

Я просыпался со все большим волнением и энтузиазмом, которого хватало на несколько часов, а когда мозги мои уставали настолько, что я не мог дальше продолжать работу, я сидел в спокойствии, удовлетворенный тем, что делаю именно то, что нужно, и что я отыскал начало пути в будущее.

Раз или два, когда я прослеживал предпринятые мной путешествия и вспоминал, почему рискнул отправиться в то или иное дальнее и неизвестное место, мне на ум приходило имя Конрада Вейна, но я от него отворачивался: я решил, что не позволю больше увлечь себя туда, — хотя меня по-прежнему приводило в замешательство, что человек, в которого я верил, которым восхищался, обладает и другой, темной стороной натуры. Я хотел забыть о том, какое он на меня оказал влияние, и стыдился, что так долго и так серьезно заблуждался, пусть даже и по неведению.

Но теперь я был самим собой, Джеймсом Монмутом, это были мои путешествия, и история, которую я хотел рассказать, была только моей.