Туман в зеркале

В тот день я заснул в своей комнате на несколько часов, голова у меня болела, конечности отяжелели так, словно какая-то часть моей болезни все еще витала поблизости и вновь лишала меня сил. Но проснулся я несколько освеженный и, попросив после скромного обеда растопить в библиотеке камин, устроился за столом.

Сначала мне работалось хорошо, я полностью погрузился в подробный отчет о путешествии, которое совершил со своим опекуном в Кении, в самое сердце территории, населенной туземцами, когда мне было около четырнадцати лет, — путешествии, которое взволновало меня и впервые пробудило во мне жажду исследований, желание отправиться в самые далекие и первозданные края. Это было замечательное время, люди — дружелюбные, радушные и все же абсолютно чуждые; дивные места, особенно на рассвете, которые я, закрыв глаза, мог вживе увидеть перед собой, услышать крики зверей из буша и пение диких птиц.

Я писал, пока у меня не заболело запястье, и я не был вынужден отложить перо.

Тяга в дымоходе здесь всегда была плохой, и огонь в камине едва теплился и неприятно дымил, но холод, который я ощутил вокруг, был связан не только с этим. Температура понизилась, и воздух казался густым, влажным и спертым. И с изменением воздуха я почувствовал нечто еще — чье-то присутствие в комнате. За мной наблюдали с ненавистью, глазами врага. Это наводило ужас, как той ночью в большой библиотеке Элтона. Здесь не было галереи, и никто не сумел бы укрыться за рядами книжных шкафов, здесь я мог обвести взглядом комнату и увидеть всё: книги по стенам, стол, стулья, обшитый дубовыми панелями каменный камин, портрет какого-то предка с пронзительным взглядом, с двойным подбородком, в руке он держал хлыст с поднятой на взмахе рукоятью — единственная отталкивающая картина в доме, и почему-то мне пришло в голову, что эта холодная, враждебная комната — очень подходящее для него место.

Подобного страха я не испытывал уже много недель; более того, я вообще никогда не испытывал страха в этом доме, но сейчас ужас всецело завладел мною, я хотел закричать, ладони у меня сделались влажными, волосы на затылке встали дыбом, дыхание участилось. Что-то вот-вот должно было произойти, здесь что-то было — зло и ненависть, разрушение и жестокость, нацеленные на меня, а бежать я не мог.

Я резко поднялся, отшвырнув стул. На меня смотрели. Портрет на стене вперил в меня холодный безжалостный взор. Но заставил меня подскочить пристальный взгляд кого-то другого, кто был здесь, и кого я не мог видеть, — взгляд столь же холодный и безжалостный.

— Кто вы? — сдавленно прошептал я. — Что вам от меня надо?

Камин изрыгнул клуб дыма, и запах серы разнесся во влажном воздухе, напоминавшем теперь атмосферу какой-то сырой темницы или мрачного подземелья.

Я хотел доковылять до двери, открыть ее и позвать Уэстона, попросить растопить камин в светлой и радостной утренней гостиной, вовлечь его в беседу только ради человеческого общества, но я не мог ни двигаться, ни говорить, это было так, словно меня охватил полный паралич воли и тела, наведенный чьим-то присутствием — невидимым и неведомым. Однако неслышимым оно не было — теперь я это понял. До меня доносилось тихое, размеренное, тяжелое дыхание; казалось, оно исходит из стены у камина в конце комнаты. Я пристально всматривался туда, словно мог бы — чем бы это ни было — материализовать его взглядом, но ничего не видел, только слышал, и был неспособен даже поднять руки и заткнуть уши, накрепко связанный невидимыми путами и полностью беспомощный.

Я не лишился чувств и не закричал, я не сделал ничего, лишь закрыл глаза и ждал, весь во власти страха и незримого присутствия в комнате. А потом оно просто исчезло. Путы мои ослабли, и я рухнул на стул, холод тем временем ушел, в камине замерцала маленькая яркая искорка, и единственным звуком был теперь шум дождя, негромко барабанившего по крыше и стекавшего в сточный желоб за окном. Дыхание просто прекратилось, и воздух вдруг сделался каким-то более легким. Даже выражение лица старого сквайра-охотника было теперь не злобным, а всего лишь чванливым и скучающим.

Наконец я посмотрел на свои часы. Когда я отложил перо, было без нескольких минут десять. С тех пор прошла вечность.

В этот момент часы щелкнули и пробили десять раз.

Я услышал скрип двери, шаги, стук, и вошел Уэстон с подносом, на котором стояли виски и традиционное блюдо с сандвичами. Я приложил все силы, чтобы не потерять самообладания и не расплакаться от облегчения при виде него.