Туман войны

Татары изловили Петра Ивановича довольно быстро. Да тот особо и не таился. Даже не сопротивлялся. Я не понимаю, что заставило его выстрелить в женщину, которую, по его признаниям, он сильно любил. До приезда представителя власти, убийцу заперли в сарае. Только авторитет Ахмеда удержал их от самосуда.

В тот момент и мне было не до него. Я лихорадочно пыталась сохранить жизнь Марии. Увы, пуля прошла рядом с сердцем. Она прожила ещё несколько минут, захлёбываясь кровью. По словам «провидца», в его времени и не с такими ранами спасали. Мне не удалось.

Ещё несколько часов после этого я сидела, уставившись в окно, обнимая холодеющее тело своей любимой бабушки. Слёз уже просто не было. Все моральные силы были брошены на операцию. Когда же она испустила свой последний вздох… я потеряла её ещё раз. И если в будущем она прожила полную жизнь в окружении детей и внуков. То сейчас… Почему? Почему история окончательно сдвинулась. У бабушки так и не появится мама и дяди. Мы с братьями не родимся. По идее я должна исчезнуть… но пока дышала, плакала, чувствовала всепоглощающую боль. Хотелось кричать. Хотя думала, после всего увиденного на этой войне, моя душа очерствела.

Неужели любовь этого изверга была столь жестока, что не простила возможности Марии найти счастья с другим? Странно, что мы этого не заметили тогда. Этот человек казался мне довольно спокойным и рассудительным.

Люди из ополчения Шепелова прибыли только на следующий день. Когда господина Гловня выводили, тоже вышла из дома. Хотя Павел уговаривал меня остаться. Я почти не спала ночью, но хотелось посмотреть в глаза убийцы, отнявшего у меня дорогого человека.

– Зачем? – только и спросила, шагнув в сторону ожидавших его саней.

Повернувшись и увидев меня, он закричал, рванувшись в мою сторону. Но стоявшие рядом солдаты не позволили этого сделать. Тогда Пётр Иванович упал на колени и стал рвать на себе волосы.

– Что с ним? – спросил, обескуражено жених.

– Скорее всего, démence (*безумие), – ответила, равнодушно поглядывая на происходящее.

Папа́ давал мне читать работы Бенедикта Мореля105. По его словам, в военное время у населения часто возникал психоз, из-за нервного перенапряжения. От осознания этого легче не стало. Только оглушающая боль стягивала грудь.

Благо Денис Васильевич сейчас «гонит врага». Надеюсь, он, как можно позже узнает о постигшей нас утрате. Боюсь даже представить, что может сотворить этот лихой гусар. Я просила не сообщать ему, а все прибывшие письма хранить нераспечатанными до его возвращения.

Вот только в дорогу всё равно было необходимо собираться. Незадолго до трагического происшествия, Виллие прислал письмо, сообщая, что меня вызывают к государю.

Как оказалось, наличие женщины в армии, не скрывающей свой пол мужской одеждой, вызывает возмущение. Моё «наглое присутствие» отмечал в своих письмах государю, англичанин. Благо, вдовствующая императрица была наслышана обо мне от обеих княгинь Долгоруковых. Да и Яков Васильевич писал Александру, выделяя моё участие. Потому, меня ждали при дворе, чтобы отметить «служение на благо отечества».

Правда, предварительно надлежало заехать в университет и получить обещанный диплом.

Но всё это потом. Прежде всего, нам предстояла встреча с Екатериной Петровной. Просто не представляла себе, как сообщу ей о произошедшем? Она только недавно горевала о потере старшего сына. Теперь младшая дочь. Если ничего не изменится, в заграничном походе сгинет и второй сын.

А я боялась потерять её. Последнего родного мне здесь человека.

В дорогу с нами отправился и Гаврила Федосеевич. Найденные им в «золотом обозе» документы были весьма высоко оценены Бенкендорфом. Несмотря на то, что унтер-офицер считался в отставке, за участие в военных действиях и проявленную находчивость он был произведён в прапорщики, получив право на личное дворянство.

Это «небольшое изменение» дало, наконец, ему возможность объясниться с Ольгой. Та, подумав, согласилась, при условии усыновления Ефимки. Новоявленный офицер был совершенно не против. Паренёк ему нравился, а видя к нему отношение моей компаньонки, уже давно старательно налаживал с ним отношения.

От полноты душевных чувств будущая семья даже собиралась оставить себе и французского мальчика, с которым «сынок» успел сдружиться и потихоньку учил того русскому языку.

Но мне пришлось охолонуть парочку. У парнишки могли быть вполне живые родители. Отбирать у них ребёнка было не по-христиански. Решили дождаться окончания войны, всё разузнать, а уже потом «радовать» второго возможного сына такими новостями…

Все вокруг были счастливы изгнанию неприятеля. Готовились радостно встретить Рождество, и только я совершенно не ощущала праздника. Особенно, если вспомнить прошлогодний.

Говорить с «бабушкой» пришлось Павлу. Я так и не смогла выдавить из себя ни слова. Что-то сжимало моё горло, и оно отказывалось производить звуки.

В дороге чувства немного притупились… но при встрече с Екатериной Петровной, все воспоминания вновь обрушились на меня, сдавливая дыхание.