Туманный берег

Олеся так часто видела это в своих лихорадочных полуобмороках-полуснах, что почти поверила. Она знала, что зацепило её и Галочку. Водитель оказался нормальным - не сбежал, не затаился - наоборот, едва не сшибая светофоры, повез их на собственной машине в больницу. Но Галочка умерла. Прямо там, на заднем сидении, обитом нежной ворсистой тканью.

Олеся узнала об этом, когда лежала на столе в свете бестеневой лампы, а медсестра срезала с неё остатки одежды и смывала кровь ватными тампонами. Тогда она поняла, что тоже умрет, и ждала этого момента с тупой покорностью.

Разрыв печени. Повреждена правая почка. Перелом большой берцовой кости. Множественные переломы запястья. Практически раздроблена кисть...

Лицо, правда, почти не пострадало. Так, несколько глубоких царапин и ссадин. Потом на неё приходили посмотреть, как на "Мону Лизу" - в порядке обязательного ознакомления с прекрасным. Олеся лежала и беззвучно плакала. Она чувствовала, что скоро умрет.

Мама примчалась из Перми на второй же день. Давно планируемая поездка в Москву обернулась ночевками на скрипучих стульях в длинном больничном коридоре. Комендант институтского общежития любезно предложил занять пока койку дочери, но мать лишь собрала туалетные принадлежности из тумбочки и кое-какие вещи.

А Олеся думала о том, что черное трикотажное платье совсем новое, что его жалко и стоит оно не мало. Что мама и так потратится на похороны, что похоронить её, Олесю, можно будет и в чем-нибудь другом (какая разница?). Так пусть уж мать оставит платье себе: рост у них приблизительно одинаковый. Фигуры, конечно, разные. Но ведь можно расставить платье в швах, а талию подчеркнуть пояском?

Женщину с только что прооперированной язвой желудка привезли в палату в четверг вечером. Перегрузили с каталки на кровать, задернули шторы и ушли. Мама взглянула на неё с неудовольствием: от новой соседки слишком веяло смертью - это могло только усугубить Олесину депрессию. Однако, женщина довольно быстро очнулась от наркоза, еле слышно представилась:

- Меня Наталья Максимовна зовут... А вас?

Улыбнулась матери, ободряюще (ободряюще!) кивнула Олесе. Как выяснилось, ей недавно исполнилось пятьдесят два года, у неё был шикарный аквариум со скаляриями и гурами, муж - бывший преподаватель автодорожного института, и сын Вадим.

Сын Вадим пришел с трехлитровым термосом куриного бульона в пятницу утром. Одной рукой придерживая на груди белый халат, сел на стул рядом с кроватью, взял пальцы Натальи Максимовны в свою ладонь...

Когда он ушел, Олеся попросила у матери зеркало и крем. Обычный, питательный и тональный ("чтобы не выглядеть, как бледная поганка").

- Что, раздумала умирать? - спросил во время обхода приятно удивленный доктор.

- Раздумала, - ответила она со спокойной улыбкой.

Тогда мать почти испуганно молчала. ("Только бы не сглазить, не спугнуть!"). Это уже потом, когда напоминанием о больнице осталась только необходимость принимать лекарства да периодическая ноющая боль в покрытой шрамами руке, она начала бурчать:

- И почему ты у меня такая дурочка? Ну, почему, а? Стоило до двадцати одного года нос от парней воротить, чтобы потом вот так? И ведь, главное, на что позарилась? На физиономию смазливую? Нищий программист! Гол, как сокол! Одни сплошные амбиции, да еще, наверное, бывших любовниц хоровод!

- Но ведь бывших же? - уточняла Олеся.

- Еще не хватало, чтобы нынешних!.. Поди, понимает, какой камень драгоценный ему достался?!

- Ой, мама, брось! - сердито отмахивалась она. - "Камень, камень!"... И, кстати, он не нищий: у него, слава Богу, своя собственная, отдельная квартира в Люблино.

- О! - радовалась мать. - Не иначе, как Наталья Максимовна сыночка отселила, чтобы девок своих в квартиру не водил... Ох, Олеська-Олеська! Ничего-то ты ещё в жизни не понимаешь. С такой внешностью, как у тебя... Эх, да что там говорить! Ты ведь за дипломата какого-нибудь могла выйти, за бизнесмена. Да хоть даже за артиста! Лучше бы ты, как любила в детстве Михаила Боярского, так и любила бы дальше.

- Михаил Боярский женат.

- А с твоего Вадика только и корысти, что холостой...

Впрочем, все это было много позже. А тогда она, тяжко опираясь о костыли и придерживая левой рукой повязку на животе, добиралась до закутка между вторым и третьим этажом. И там они с Вадимом целовались, не обращая ни на кого внимания. Олеся смеялась сама над собой: над тем, что она такая неуклюжая и беспомощная, над тем, что всюду торчит гипс, да ещё эти ужасные костыли. Смеялась и счастливо замирала от звука его голоса. И гладила его каштановые волосы, сбегая легкими пальцами к щетине на щеках. И благодарила судьбу за тот, вылетевший из-за угла "Жигуленок"...