Туманы Авалона

Я и поныне не знаю, что же за хворь одолела меня в тот раз; знаю лишь, что, пока я лежала в постели, не ведая, суждено ли мне поправиться, и нимало о том не заботясь, миновало лето и настала осень. Я помню, что у меня долго держался жар; от слабости я не могла ни сидеть, ни самостоятельно есть и пребывала в столь угнетенном состоянии духа, что мне было все равно, выживу я или умру. Мои слуги – кое-кто из них жил здесь еще при Игрейне, когда я была малышкой, – думали, что меня заколдовали. Возможно, они были не так уж далеки от истины.

Марк Корнуольский признал себя моим подданным и поклялся в верности. Неудивительно – ведь Артур находился тогда в зените своего могущества, а Марк, несомненно, думал, что я приехала сюда с согласия Артура, и пока что не чувствовал в себе сил схватиться с королем даже ради земель, которые он считал своими. Годом раньше я посмеялась бы над этим или даже заключила союз с Марком и пообещала бы отдать ему Корнуолл, если он возглавит недовольных и выступит против Артура. Даже и в тот моменту меня возникали подобные мысли. Но теперь, когда Акколон умер, все это потеряло смысл. Артур сохранил Эскалибур… Теперь, если Богиня пожелает отнять у него этот меч, ей придется сделать это самой, потому что я потерпела неудачу, я больше не жрица…

… Думаю, именно это и терзало меня сильнее всего: то, что я потерпела неудачу и подвела Авалон, а Богиня покинула меня и ничем мне не помогла, хоть я и исполняла ее волю. Артур, христианские священники и Кевин, этот предатель, оказались сильнее магии Авалона, и вот магии больше не осталось.

Ничего не осталось. Ничего и никого. Я горевала об Акколоне и о ребенке, чья жизнь оборвалась, едва начавшись. Я горевала и об Артуре, что был отныне потерян для меня и сделался моим врагом. Я горевала даже об Уриенсе, хоть в это и трудно поверить, и о безвозвратно утраченной жизни в Уэльсе, единственном в моей жизни спокойном приюте.