— Если бы полиция могла что-то с этим сделать, этого бы не случилось. Ты не можешь сражаться с армией безымянных, безликих призраков. Даже если ты догонишь их, они всего лишь посредники, работающие на целителей, которых, в свою очередь, финансируют богатые, влиятельные покровители. Это не человек, с которым ты имеешь дело, Родел, или группа людей, — это образ мышления, менталитет. И это самый опасный враг из всех.
— Значит, мы ничего не сможем сделать? Просто принимаем это и двигаемся дальше? Потому что это не личное? Потому что это нас не касается?
— Да! Да, ты принимаешь это! Так же, как я должен был это принять, — глаза Джека стрельнули в меня обжигающей горечью. — Нет ничего более личного, чем потерять дочь. Ты думаешь, я не хотел наказать людей, ответственных за убийство Лили? Ты думаешь, я не пытался представить себе их лица? Я каждую ночь бодрствую, цепляясь за дым и пепел, вдыхая зловоние собственной беспомощности. Так что не проповедуй мне о равнодушии. И если ты не можешь справиться с этим, то вперед, можешь упаковать свои вещи и вернуться домой, Родел, потому что это не грёбаное чаепитие в колыбели Африки.
Я приподняла подбородок, хотя он дрожал. Джек был не единственным, кто потерял кого-то. Я потеряла свою сестру. И по какой-то сумасшедшей иронии судьбы наши пути пересеклись — два человека с еще не зажившим, хрупким горем, брошенные в безнадежную ситуацию, пытаясь спасти кучу детей, когда мы едва могли удержаться от паники.
Я засмеялась над иронией ситуации. А потом снова засмеялась, потому что начала понимать пустые, безрадостные причины смеха Джека. Но мой смех превратился в тихие, всхлипывающие рыдания. Это был стоицизм, который поразил меня, принятие трагедии — самоубийства или совершенного преступления. Я видела это в глазах Джека, а затем снова в хижине, в глазах матери Джумы. Возможно, когда вы наблюдали как снова и снова лев заваливает наземь газель, когда вы чувствовали, как земля дрожит от миграции миллионов антилоп гну, это происходит естественным образом. Вы подружитесь с непостоянством, мимолетностью и незначительностью. В то время как я некогда лелеяла трагедию, неудачу или разочарование. Я сопротивлялась. Я продвигалась вперед с глубоким убеждением, что счастье — естественное состояние вещей. Я верила в это.
Я хотела уцепиться за счастье, но оно медленно ускользало от меня.
Джек позволил мне поплакать. Он не пытался меня уговаривать или утешать. Меня не торопили, не говорили, чтобы я перестала. Когда я, наконец, села в машину, он коротко кивнул мне, как, я подозреваю, один солдат кивнул бы другому. Подтверждая уважение, родство, то, что вместе пережили что-то большое и уродливое.
Когда мы въехали в мерцающую синеву туманного горизонта, я мельком увидела его душу. Так много кусочков его были скормлены львам. И также мрачно и горько это изменило его, он был гладиатором, выстоявшим там, где я бы точно упала.
Глава 7
Сквозь острова деревьев акации с плоскими кронами в блекнущее небо просачивались лучи малинового и фиолетового цвета. Даже когда ночь опустилась на обширные равнины, свет был ослепительным и ясным. Это был Серенгети, регион Африки, простирающийся от северной Танзании до юго-западной Кении. Известный своими великолепными львами и стадами мигрирующих животных, Серенгети охватывал ряд заповедников и природных зон.
— Нам придется остановиться где-нибудь на ночь, — сказал Джек. — Скоро стемнеет. Время свернуть с дороги. В Бараке мы задержались дольше, чем ожидали.
Мы всё ещё были в нескольких часах езды от фермы, проезжая по краю кратера Нгоронгоро, жемчужины Серенгети (