Туманы замка Бро

Грегори прекратил видеться с Данстаном днём – он не знал, как стал бы смотреть тому в глаза после того, что видел по вечерам. Зато во время очередного пира взгляда оторвать не мог от его ссутуленных плеч. Внимательно смотрел, будто впитывая в себя каждую деталь, как Данстана пытаются заставить плясать – он отказывается, и его бьют сапогами прямо в зале, пока он не превращается в безвольный кулёк. Как его снова ставят на колени и, сгибая крючком, заставляют целовать только что бивший его сапог.

Грегори смотрел и скрипел зубами. Иногда он замечал, что Данстан смотрит на него – будто просит прощения, хотя Грегори был уверен, что прощения должен просить не он. Он сжимал кулаки и заставлял себя не отводить глаз, наполнявшихся злостью, и мысленно клялся себе, что убьёт Генриха – как только у него появится шанс.

Но шанса не было. Их силы с наместником были настолько не равны, что всё, что мог бы сделать Грегори – это броситься на него при всех и погибнуть, сражённый чьим-то мечом.

Милдрет в свою очередь не могла поверить, что всё это происходит с ней. Она старательно убеждала себя в том, что судьба переменчива, но верилось с трудом.

В первый же вечер её, отказавшуюся выполнять прихоти норманнов, избили так, что она не смогла выбраться из зала на своих ногах. Двое рыцарей по приказу Генриха подхватили её на руки и отнесли в покои лорда, которые ещё прошлым летом приказал оборудовать для себя Генрих Вьепон. Здесь, с самого своего появления в замке Бро, Милдрет спала рядом с кроватью лорда на полу.

Теперь её свалили в углу кулём, и так она пролежала до утра.

Но побои Милдрет смогла бы стерпеть. Хуже был позор. И не столько позор перед норманнами, которых с каждым днём она ненавидела всё сильней, сколько чувство стыда, которое охватывало её, когда она ловила на себе ненавидящий взгляд молодого Грегори.

Они не разговаривали с тех пор, как ранней весной Грегори вместе со всеми рыцарями отправился в поход.

Тот месяц, что Грегори не было в замке, показался Милдрет вечностью – только теперь она обнаружила, насколько привыкла к тому, что тот всегда рядом, только теперь поняла, насколько ярче и осмысленней становилась её жизнь рядом с Грегори. В голове то и дело мелькало слово «любовь», но Милдрет гнала его от себя.

Для того, чтобы надеяться хоть на что-то, ей следовало раскрыть себя – а сейчас она боялась делать это ещё сильнее, чем год назад. Тогда, по крайней мере, худшее, что ей грозило – отправиться на кухню или оказаться крестьянской женой. Теперь же, когда единственным развлечением хозяев замка стало унизить её, Милдерт и представить себе не могла, что им в голову придёт, если раскроется ложь.

Но всё это не имело значения. Она просто поняла необычайно отчётливо, что Грегори стал её жизнью. Что будь у неё выбор – вернуться назад в дом отца или остаться здесь, рядом с этим англом, молчаливым и одиноким, она бы не смогла отказаться от Грегори никак.

А потом вернулась армия, и следом за ней Элиоты подступили к стенам.

Милдрет не знала, чего ждать дальше, и вопросы, ещё недавно лишь умозрительно терзавшие её, теперь встали перед ней с необыкновенной отчётливостью.

За ней никто не следил, и как-то на рассвете, отправившись за водой для похлёбки, Милдрет обнаружила, что стоит ей только добыть верёвку и спуститься по ней со стены, она окажется среди своих.

К тому времени она уже два месяца не разговаривала с Грегори и так и не решилась уйти, не увидевшись с ним в последний раз. Но возможность поговорить всё не появлялась, пока, наконец, Элиоты не отступили от стен замка – и не был устроен первый пир.

Ещё накануне Милдрет обещала себе, что едва закончится осада, нарушившая обычный размеренный быт, она снова придёт к башне рыцарей и расскажет Грегори обо всём, что терзало её на протяжении весны.

Теперь же, свернувшись калачиком в углу маленького чембера*, Милдрет необыкновенно отчётливо поняла, что не может прийти к Грегори такой.

Она была бы, пожалуй, рада, если бы Грегори нашёл её сам – а может и нет, Милдрет не знала. Потому что даже днём, когда сэр Генрих, как и прежде, заставлял её прислуживать себе, Милдрет постоянно видела перед собой глаза Грегори тем вечером – чёрные, лишённые зрачков, до краёв переполненные ненавистью.

Для всех здесь она была «вонючим скоттом», и то, что шотландцы едва не взяли замок, лишь укрепило англичан в их высокомерном презрении к дикарям.

Похоже, что Грегори в этом ничуть не отличался от них.

Милдрет опускала веки, жмурилась, чтобы не видеть перед собой его ненавидящий взгляд – но это не помогало. Чёрные, полные ярости глаза Грегори продолжали стоять перед ней.

Милдрет снова стала думать о побеге – но по-прежнему не могла уйти, хотя бы раз не переговорив с ним.