Тундра не любит слабых

Она считала себя чуть ли не героиней, гордилась, что не отступила, не поддалась первому побуждению отсидеться в стороне, в чуме. И ее как-то злило, почему пастухи вроде бы не замечали, не восторгались ее подвигом, не воздавали ей должного. С некоторой обидой думала: «Какие черствые люди, принимают, как положенное, что я работаю вместе с ними! А я-то это делаю по доброй воле, я-то за оленей не отвечаю, мне деньги не за это платят…» Лишь потом постигла, насколько суетны были ее мысли и мелочны обиды. Здесь, в тундре, не было деления на твое-мое, беда и радость делились на всех поровну, никто не мог представить себя или товарища по бригаде посторонним наблюдателем, незаинтересованным в успехе общего дела. И если ее, Галю, пастухи не хвалили за участие в их работе, то это говорило о том, что ее приняли уже в свою семью, считали своей…

И лишь однажды, уже осенью, Филимонов сказал ей:

— Однако сперва думали — домой в Аксарку запросишься, убегать от нас будешь. А ты — крепкая, первый сорт!

«Первый сорт» в его устах было высшей оценкой чего бы то ни было: отличного карабина, вожака-оленя, хорошей музыкальной радиопередачи, высококачественной песцовой шкурки. Галя от такой похвалы зарделась, почувствовав впервые какую-то необъяснимую и радостную легкость во всем теле.

Но это было потом, спустя месяцы. А весной ее не хвалили и не подбадривали. Не до того было. Шел отел. Пастухи сутками пропадали в стаде, не появляясь в чумах. Некоторые важенки погибали сразу после родов от слабости и истощения. Другие, молодые, первый раз телившиеся, порой пренебрегали своими материнскими обязанностями, бросали новорожденных на произвол судьбы. Осиротевших и покинутых оленят надо было в первые дни кормить искусственно, держать в тепле. Люди потеснились, уступив им лучшие места в чумах. Доили важенок, поили младенцев молоком.

Гале пришлось на время прекратить занятия с оленеводами. Она, как и остальные женщины, бродила по тундре, собирая дрова, доила смирных олених, выхаживала сироток. Они стали совсем ручными, эти ее оленята. Ходили, окрепнув, за ней по пятам, ласково тычась замшевыми холодными носами в ее руки. Их она быстро научилась различать, каждому дала кличку. А вот взрослые олени все были для нее на одно «лицо». Никак не могла понять, где быки из ее упряжки и где чужие. Поэтому привязывала своим красные тряпочки на рога. Но быки в поисках ягеля, когда еще не сошел снег, вырывали в сугробах ямы, в которых скрывались с головой, лишь зады торчали, как обугленные пни. Тряпочки пропадали, приходилось снова отыскивать среди десятков других свою четверку. Потом быки сбросили рога, привязывать ленточки стало не к чему. Галя готова была плакать от своей беспомощности всякий раз, когда надо было запрягать оленей в нарты. Все в бригаде удивлялись, что она не может отличить своих оленей от других, ведь они совсем не похожи, как не похожи люди. Ведь у каждого оленя свои особые приметы, повадки, их невозможно спутать, из тысячи в стаде не найдется и двух совершенно одинаковых. Галя сравнительно быстро обучилась управлять упряжкой, устанавливать чум, бросать аркан, вскипятить чай на двух поленцах. И многому другому. А умению узнавать «в лицо» оленей так и не научилась до конца. Женщины, не столь деликатные, как мужчины, говорили:

— Однако ты совсем тупой девка, Галя! Это же легче, чем писать буквы! Смотри: мальчику пять лет, а он знает всех олешков…