Туннель в небе. Есть скафандр – готов путешествовать

Давление падало, я стравливал воздух, чтобы меня не слишком раздуло. Это напомнило о том, что я больше всего хотел узнать, – как сложилась судьба Чибис и Мамми. Так что я включил радио и объявил:

– Проверка связи. Раз-раз-раз…

– Не занимайся ерундой. Понадобишься – скажем.

Внешняя дверь открылась, и я впервые увидел Плутон.

Не знаю, чего я ожидал. Плутон так далек от нас, что даже с Лунной обсерватории не получишь приличных фотографий. Я читал статьи в «Сайентифик Американ», видел картинки в «Лайф» – имитации фотографий. На них изображался «летний» Плутон – если называть «летом» сезон плавления замерзшего воздуха. Я вспомнил об этом, потому что там было написано: когда Плутон приближается к Солнцу, у него появляется атмосфера.

Однако Плутоном я почти не интересовался – мало фактов, много домыслов, далековато, об освоении даже думать не хочется. Луна рядом с ним – элитный пригород. Профессор Томбо, в честь которого была названа станция на Луне, получил в свое время грант фонда Гуггенхайма на фотографирование Плутона с помощью гигантского электронного телескопа, но его интерес понятен – он-то и открыл Плутон задолго до моего рождения.

Дверь начала открываться. Первое, что я услышал, – щелк… щелк… щелк… четыре щелчка в шлеме. Оскар включил все обогреватели.

Передо мной висело Солнце. Сначала я не понял, что это оно. Выглядело светило не крупнее Венеры или Юпитера, если смотреть на них с Земли, – то есть в виде точки, а не диска. Но сверкало оно гораздо ярче, как электрическая дуга.

Толстый двинул меня под ребра:

– Не спи, замерзнешь.

Прямо за дверью начинался разводной мост, он упирался в эстакаду. Та вела к горе, что высилась в двух сотнях ярдов от нас. Дорогу поддерживали опоры, похожие на паучьи ноги, высотой от двух-трех до десяти-двадцати футов, в зависимости от рельефа местности. Всюду лежал снег, ослепительно-белый даже под булавочным Солнцем. Там, где опоры были повыше, под виадуком, протекала речка.

Что за «вода» в этой речке? Метан? Что за «снег»? Замерзший аммиак? У меня не было таблиц с данными, я не мог узнать, что в адских условиях здешнего «лета» замерзает, что становится жидким, а что остается газообразным. Но я был в курсе, что зимой здесь жидкостей и газов не остается – только вакуум, как на Луне.

– Пошевеливайся!

Я рад был пошевеливаться. Слева дул такой ветер, что не только мерз бок, несмотря на все усилия Оскара, но и ступать приходилось с опаской. Я подумал, что наш марш-бросок на Луне был куда безопаснее падения в этот «снег». Будет ли человек еще дергаться, в клочья разнося скафандр и себя, или умрет мгновенно?

Помимо сильного ветра и отсутствия перил, добавляло страха оживленное движение экипированных черверотых. Они сновали вдвое быстрее нас, а дорогу уступали не чаще, чем собака уступает косточку. Даже Тощий совершал смешные перебежки и маневры уклонения, а я трижды чуть не сверзился.

Дорога уводила в туннель. Через десять футов перед нами раздвинулась стенка, еще через двадцать мы увидели вторую; она также разошлась, а потом сошлась за нами. Мы миновали около двух десятков панелей, действовавших как скоростные шлюзы. После каждого шлюза слегка поднималось давление. Я не видел, чем они управлялись, хотя темно в туннеле не было – его освещали мерцающие потолки. Наконец мы прошли через последний, особо мощный шлюз, но давление уже выровнялось, и его двери остались открытыми. Они вели в огромное помещение.

В нем стоял черверотый. Думаю, мой старый знакомый, потому что он сказал по-английски: «Пошли». Это я услышал сквозь шлем. Впрочем, в комнате были и другие, а я скорее отличил бы друг от друга двух бородавочников.

Черверотый поспешил к выходу. На нем не было скафандра, и я вздохнул с облегчением, когда он отвернулся, потому что невозможно было смотреть на его шевелящийся рот. Но это оказалось слабым утешением, так как теперь стал виден его задний глаз.

Поспевать за черверотым оказалось трудно. Он провел нас по коридору, потом направо через открытые двойные двери и неожиданно остановился возле дыры в полу, похожей на канализационный люк.

– Раздеть его! – скомандовал он.

Толстый и Тощий откинули свои шлемы, и я заключил, что это безопасно. И все же из Оскара вылезать не хотелось – пока черверотый был рядом.

Толстый отстегнул мой шлем.

– Вылезай из шкуры, парень. Расстегивайся!

Тощий распустил мне пояс. Хоть я и сопротивлялся, они живо вытряхнули меня из скафандра.

Черверотый ждал. Как только с меня содрали Оскара, он указал на дыру:

– Вниз!

Я сглотнул. Дыра казалась бездонной и ничуть не соблазнительной.

– Вниз! – повторил он. – Быстро!

– Давай, приятель, – посоветовал Толстый. – Прыгай, или тебя столкнут. Ныряй в дыру, пока он не рассердился.

Я попытался отскочить.

Но не успел я шелохнуться, как черверотый схватил меня и стал запихивать в дыру. Я уперся, попятился – и оглянулся как раз вовремя, чтобы не шлепнуться задом, а неуклюже спрыгнуть.

Падать оказалось не так больно, как на Земле, но щиколотку я подвернул. Впрочем, значения это не имело: идти все равно было некуда; единственный выход – дыра в потолке.