Тупик

У меня мороз пробегает по коже — я хорошо представляю, чем напоила бы гуманных тюремщиков моя нежная подруга. На всякий случай говорю:

— Зря все-таки Рика устраивает эту голодовку, она же знает, что от этого у нее путаются мысли.

— Много ты понимаешь, — презрительно фыркает Гудрун. — Ты совершенно не разбираешься в классовой борьбе!

— Зато я разбираюсь в бифштексах, уж ты-то со своим аппетитом черта с два объявила бы голодовку.

— Я! — Она задыхается от возмущения. — Да я, если ты хочешь знать, покончу с жизнью в тюрьме, если увижу, что из нее не выйти!

Эх, плохо я все-таки знал свою Гудрун!

Между тем война продолжается. Мы убиваем, взрываем, похищаем, нас выслеживают, арестовывают, судят, сажают в тюрьмы. Впрочем, все чаще суд отпускает нас «за недостаточностью улик» (чем больше судей мы убиваем, тем снисходительней становятся к нам оставшиеся в живых. Странная закономерность, вы не находите?). Кое-кого удается освободить путем налета на тюрьмы, подкупа надзирателей. Раньше еще удавалось брать заложников и обменивать их на наших. Но теперь правительство категорически с этим покончило: «Никаких сделок с террористами, никаких уступок!»

А потом происходит невероятное.

Я лежу, читаю «Хижину дяди Тома» (между прочим, впервые и с удовольствием, трогательно до слез, а теперь таких книг не пишут, да и не бывает такого в жизни). Гудрун смотрит телевизор (уже двенадцать часов, лучше бы шла готовить обед). Вдруг я слышу ее дикий вопль. Молниеносно выхватываю пистолет и бросаюсь в соседнюю комнату. Карл и Ирма с автоматами выскакивают из своей. Гудрун стоит бледная, лицо искажено яростью, тычет пальцем в телевизор:

— Они убили ее! Сволочи! Они убили ее!

Ничего не понимая, смотрю на экран. Там диктор продолжает передачу последних известий. Все становится ясно: Рика повесилась…

Глава X Взрыв

Диктор многословен. Передача «Последние новости» неоднократно возвращается к этому событию, радио тоже приводит множество подробностей. Все газеты полны домыслами и комментариями. Ар и Гудрун жадно впитывают обрушившуюся на них информацию.

Выясняется следующее.

Рика вела в тюрьме довольно активный интеллектуальный образ жизни, который журналисты всерьез не принимали.

У нее в камере была целая библиотека в полтораста книг, она подписалась на семь газет и журналов. В камере стояли приемник, телевизор и даже проигрыватель (который другим заключенным иметь запрещалось). Кстати, общаться с ними она избегала.

Последней книгой, которую она прочла, был роман ее бывшего мужа, в котором он выводил одного из руководящих деятелей «Армии справедливости» в качестве агента ЦРУ. В романе ее беззастенчивый муж так же прозрачно описывал некоторые эпизоды их прежней супружеской жизни.

Рика возмущалась и яростно отрицала какую-либо связь между своим темпераментом, личными чувствами и решением примкнуть к «Армии справедливости».

Но, как известно, стать убийцей и бандитом — сомнительный метод лечить неврастению.

В тот вечер она допоздна печатала на машинке, однако, по словам тюремного начальства, никакого печатного текста утром не обнаружили.

По словам того же начальства, затем произошло следующее (так, во всяком случае, можно предполагать): Рика отодвигает стоявшую у окна кровать, кладет матрац возле окна, ставит на него стул, разрывает полотенце, делает из него веревку. Затем, встав на стул, прикрепляет один конец к решетке окна, второй, завязав петлей, надевает на шею и спрыгивает со стула.

Утром в половине восьмого надзирательница обнаружила труп, а через несколько минут тюремный врач официально констатировал смерть в результате самоубийства.

Однако на этом дело не закончилось. Начали раздаваться голоса — и чем дальше, тем громче, — что Рику убили, да еще предварительно изнасиловав… Ее сестра прибегла к услугам адвокатов, началось длительное и сумбурное следствие.

Ссылаясь на результаты вскрытия, адвокаты считали, что было совершено насилие, а официальные власти их опровергали. Судебно-медицинские эксперты вступали в длительные дискуссии.

Эти споры раздувались газетами. «Армия справедливости» заявляла в подброшенных листовках, что не оставит безнаказанным «государственное убийство»; студенты, подхватив лозунг, устраивали шумные демонстрации.

В день похорон на кладбище явились более четырех тысяч человек, некоторые в масках.

— Ты действительно считаешь, что ее убили? — спросил у своей подруги Ар, уставший от всей этой перепалки.

— Безусловно! — твердо заявила Гудрун. — И им это так не пройдет!

— А, — махнул рукой Карл. Он лежал на диване, тупо глядел в пространство: последнее время он все больше и больше прибегал к марихуане, — не все ли равно. Мы же так или этак будем утверждать, что это убийство.

— Что значит утверждать? — возмутилась Гудрун. — Это и есть убийство. Преступление, гнусное преступление полицейских псов. Они знали, что рано или поздно мы рассчитаемся с ними. Вот и поторопились расправиться, пока она в их руках.