Тупиковое звено

По мере того как месье Кервель делился рассказами о своих детских душевных переживаниях, Даша проникалась к нему все большей симпатией. Сама она была человеком эмоциональным и потому о личном либо не говорила совсем, либо делала это самым душераздирающим образом, наводя депрессию на окружающих. Француз же повествовал о собственной судьбе с ненавязчивой, упоительной легкостью, совсем в духе пленительных мелодрам Лелуша. Над каждым сюжетом можно было обливаться очищающей слезой и жалеть, что это произошло не с тобой.

— …Мне кажется, что тогда, в детстве, я знал, кто моя мать и почему она оставила меня. И я отчего-то уверен, что она была очень молода и сказочно прекрасна.

«Сказочно прекрасна…»

Даша молчала. Она не знала, что тут можно добавить.

— Маман вспоминала, что сердце ее едва не разорвалось, когда она увидела в колыбельке крошечную белокурую малютку, которая не пила, не ела, а только плакала. Она первоначально даже приняла меня за девочку, так я был тогда слаб и беззащитен. — Филипп застенчиво улыбнулся, — Сейчас, разумеется, в это верится с трудом.

Даша впилась ногтями в ладонь. Несмотря на лирико-драматический подтекст поведанной истории, ее вдруг неожиданно разобрал смех: месье Кервель и сейчас выглядел ненамного крепче грудного младенца.

— Своих детей у баронессы не было, поэтому, не раздумывая, она решила меня усыновить.

— Она была замужем?

— Нет. — Месье Кервель пригубил вино. — Всю свою жизнь маман любила только одного мужчину, но так и не решилась выйти за него замуж. Речь шла о мезальянсе — тот человек, к сожалению, не имел положения в обществе.

— И что? — не поняла Даша.

— Мария Андреевна заведовала лучшей женской школой здесь, на юге Франции, и такой брак мог вызвать нежелательный резонанс. — Голубые глаза смотрели искренне и грустно. — Согласитесь, иногда судьба бывает так жестока.

Даше ничего не оставалось, как согласиться. Хотя ей было совершенно не понятно, при чем здесь общественный резонанс, когда речь идет о любви.

— А разве Мария Андреевна не была свободна в своих поступках? — спросила она, обегая глазами богатый интерьер столовой.

Белокурая голова закручинилась.

— Увы, деньги тут ни при чем. Речь шла о чести целого учебного заведения. А когда от твоего поступка зависят судьбы десятков людей и многолетние традиции, уже не так легко принимать решения.

Пригубив вино, Даша еле слышно пробормотала:

— Кого же она такого полюбила? Беглого каторжника, что ли?

И все же месье Кервель расслышал. Он свел к тонкой переносице еле заметные белесые брови. Он не гневался, он обозначал несогласие.

— Не стоит брать крайности. Я ни секунды не сомневаюсь, что тот человек был достоин маман как личность, но… скорее всего, в тот момент этого оказалось недостаточно.

— Вы знали его?

— Разумеется, нет. Но всякий раз, когда маман призывает меня к смирению, то напоминает мне о своем выборе.

Многое было непонятно в этой странной истории. Как свадьба директрисы может развалить частную школу и к какому смирению надобно призывать ангелоподобного Филиппа Кервеля…

— Но ведь Мария Андреевна могла просто иметь ребенка. Для этого не обязательно… Я что-то не то сказала?

Филипп резко отстранился. Он уже не обозначал осуждение, он был просто шокирован.

— Как вы можете так… думать, мадемуазель Быстров! Маман всегда была и остается благородной девицей. Ее репутация безупречна. Даже сейчас, будучи освобожденной от общественных и иных обязанностей, она ни за что не останется в комнате наедине с мужчиной. Ее чистота и целомудренность — притча во языцех. Ей доверяли девиц из лучших домов Франции!

Даша от удивленья и смущенья не могла вымолвить и слова. Своим предположением она никого не хотела обидеть, просто рождение внебрачного ребенка казалось ей поступком более естественным, чем страх девяностолетней девицы быть застигнутой в будуаре тет-а-тет с ровесником.

— Простите, — она попыталась хоть как-то оправдаться, — я в мыслях не имела ничего дурного. Совсем вылетело из головы, что в то время еще не было искусственного опло… — голос угас сам собой.

Месье Кервель перестал есть, пить и напоминал ягненка, которого волк, перед тем как съесть, решил посвятить во все грехи мира.

— Извините, я с дороги, наверное, что-то не то говорю.

— Ничего. — Бабкин пасынок поправил саафетку. — Я понимаю, некоторые вещи сегодня трудно воспринять.

Всепрощающее великодушие хозяина удручало больше, чем собственная бестактность.

— Месье Кервель, поверьте, дело совсем не в разнице времен. Просто я рассуждаю как обыкновенный человек, которому нет необходимости хранить… — она старалась подобрать какое-нибудь нейтральное слово, — свое реноме. Каждой женщине в первую очередь хочется прижимать к груди собственного ребенка, не в обиду вам будет сказано. Это очень важно — почувствовать себя матерью. Наверное, даже больше, чем просто женой или, не дай Бог, любовницей. Но сознательно взять чужого ребенка и воспитывать его как своего — это больше чем подвиг?

Филипп окончательно смягчился. Слова, а главное, искренность гостьи его глубоко тронули.