Тупо в синем и в кедах

Когда мы, извиваясь и уворачиваясь, наконец выскакиваем из магазина, захлопнув за собой дверь, и в испуге заглядываем в небольшую витрину, мы видим, что картина резко изменилась: ювелиры сразу успокоились, повеселели и перестали тузить друг друга. Они пожимают руки и похлопывают один другого по плечам. Казанчик, отдуваясь, приглаживает остатки волос на лысине, ставит на место стеллажи, поправляет сатиновые нарукавники, надевает на лоб свою линзу-стаканчик и садится за прилавок. А Рыбочка, отирая большим носовым платком лоб, суетливо прячет в карман врученную ему Казанчиком сумму и трусит в магазин напротив. Как потом выясняется, за коньяком.

Я ехидно комментирую, что вся сцена отыграна как по нотам для того, чтобы впарить нам фальшивый жемчуг втридорога. (Бды-дыщ! Штанга!)

– Не может быть! – категорично возражает мама. – Сеня никогда не обманывает. Хотя Шурик – тоже не обманывает никогда.

– Зачем же тогда, зачем они устроили весь этот балаган? – интересуюсь я и, конечно, спросите вы. – Зачем? – спрашиваю я у мамы.

– Хм… А это они так привыкли… Это им так интереснее… Это вот они такие…

Так что на следующую фотографию в паспорт я пришла фотографироваться в элегантном платье и ниткой жемчуга на шее, жемчуга насыщенного серо-зеленого цвета под названием «Зеленый павлин». Самого натурального…

Утренний разговор с Моцартом

…Котам обычно почему-то говорят «ты», хотя ни один кот никогда ни с кем не пил брудершафта.

М. А. Булгаков. Мастер и Маргарита

Доброе утро, Моцарт, доброе утро! Ах, один только вы смогли бы понять и оценить, как красива и разнообразна жизнь во всех своих проявлениях. Особенно ранним утром. Пьянящий горный воздух. Яркость чарующих осенних красок. Хрупкая тишина. Слышите? Взволнованная трескотня сороки… стук дятла… удивленное воркованье горлицы… скандальное чириканье воробьиной стайки… Прозрачность воды в реке. И удивительный покой. Как замечательно вот так вот сидеть на крылечке и потягивать кофе из красивой чашки. А рядом вы, Моцарт, с уморительно сосредоточенным видом вылизываете, старательно растопырив, вашу мягкую когтистую лохматую пятерню. Вылизываете свою ладошку и жужжите как пчела. Ваша грудка под моей рукой, когда я вас глажу, то вздымается, то опадает, то вздымается, то опадает. И делаете вы вид, что все это не о вас, мой дорогой, совсем не о вас. Ну что ж…

Вы помните, как вы пришли к нам в дом? Правильно. Из семьи нашего давнего приятеля вас принесли месячным котенком. И если бы не мы, вы, Моцарт, так и остались бы просто котом по имени Кот. Потому что в том доме бывшего военного, чтобы не засорять память и эфир, всех домашних звали просто и отчетливо (я уже как-то писала об этом и вам читала, Моцарт, вы же помните?): жену Женой, сына Сыном, собаку Собакой, попугая Птичкой. Разве только тонкорунную овцу, доставшуюся по случаю, овцу, взятую специально для рукодельницы-тещи по имени Мамаша, чтоб вязать из овечьей шерсти носки, свитера и шарфы, овцу эту почему-то назвали витиевато – Кюлле Спирро Куухканмяаре.

Представьте только на секунду, какая судьба ждала бы вас в том доме? Не какая-нибудь овца. Просто кот. Кот по имени Кот. Заставили бы работать – мышей ловить. Или, того хуже – например, подвал охранять. И все. И никто бы вас не гладил. И ваш позвоночник бы окостенел. И шкурка потускнела бы и облезла. Говорят, если кота не гладить, он сразу начинает болеть, сразу. Да что там… Поверьте, Моцарт: если человека не гладить, с человеком происходит то же самое, то же самое. Даже еще хуже – если не гладить человека.

И вот наконец вы у нас поселились. Жалкий, тощий… Мы бросили все силы, чтобы поднять вас на ноги. То есть на лапы. Вас назвали Моцартом за легкий приветливый нрав, изобретательность, ум, доверчивость и – что скрывать – запредельную любвеобильность. Мужская половина нашей семьи даже где-то гордилась: все самые лучшие кошки квартала были наши. Одна из них – грациозная красавица-полуегиптянка, роковая Фатима с узкой талией из очень уважаемой семьи главного инженера мясокомбината, даже, поправ всякую гордость, приходила время от времени к нам, царапала дверь и вопросительно, с надеждой спрашивала своими лукавыми восточными очами: «А Моцарт выйдет? Вольфганг Амадей?» А вы, коварный, делали вид, что вас это не касается, и невозмутимо умывались, слюнявя лапу и сердито пыхтя.