Тур — воин вереска

Пришёл человек однажды и поднял из травы мой череп — с рогами острыми, как меч. С любовью огладил он череп, и молвил добрые слова, и долго над черепом трудился — то сталью его усердно резал, то о камень точил исправно. И изготовил шлем. Потом ходил он к старому кузнецу, который жил отшельником, мастер, который, говорили, и Судьбу мог выковать, и он выковал маску на шлем, грозную «личину» выковал из крепкого шведского железа, и отделал её искусно серебром.

О счастье! Я снова поднят на плечи, могучие, как горная гряда, и грудь подо мной — опять как скала, и смотрят из новых глазниц зоркие, умные глаза, а руки, что меня так высоко вознесли, — твёрдые, подобно камню! И теперь снова я могу сражаться!..»

Прекрасный край

Литва, Белая Русь, милая сердцу земля. Хотя нет здесь высоких, снеговых гор, подпирающих купол небесный, нет морей и океанов с вечным пенистым прибоем и острыми скалами, грозой кораблей, но есть много озёр и рек, щедро питающих природу, есть без счёта родников, дарящих миру чудодейственную живую воду, и есть просторные равнины, только кое-где пересечённые грядами холмов, равнины с дремучими, мшистыми лесами и неоглядными, как степь, полями, радующие взор, с можжевеловыми пустошами и цветущим к осени вереском — пышным ковром, лилово-розовыми волнами, — сладкий дух которого так и витает над полянами, и тихим голосом который — прислушайся только, закрой глаза — будто нежную песню в ветерке поёт, древнюю, как этот край... и об этом крае. А как красивы извилистые реки и речушки, как живописны берега их, поросшие лозняком и мятой, и сколь таинственны и притягательны тёмные уголки под раскидистыми ивами, что мочат свои корни и ниспадающие гибкие ветви в быстрой воде!.. Кажется, приди сюда в ясную лунную полночь — и увидишь русалок или встретишь юную красавицу-колдунью, что заворожит тебя, приворожит и безвозвратно погубит, овладев твоими очами и губами, выпив дыхание твоё, завладев твоим жаждущим любви сердцем... Пройдёшь по бережку — там неказистый мосток, и в этой его неказистости, в обветшалости — неизъяснимое благолепие; а там камень-валун, веками обтекают его журчащие, прозрачные струи; а здесь, под бережком — притопленные старые лодки. В сторону отойдёшь, пройдёшь тропинкой или полем, лугом, льном, увитым с краю повиликой, сладкий дух лета вдохнёшь, увидишь покосившийся на могилке крест, ветхий, истлевающий от солнца и небесных вод, а там беловолосый мальчик, пасущий коз и играющий на свирели простенький мотив... купается в щедрых солнечных лучах. Поднимешься на взгорок... Иисус Всемогущий!.. Какой дивный простор! Отрада глаз! Далеко-далеко, за лесочком, за овражком, за сочными луговыми травами, отрадой скота, медленно ворочают крыльями величественные ветряки.

Возвышается, царит над полем дуб-господин, а на лесной опушке, среди дубков и ёлочек — таинственный граб с искривлённым, извитым стволом; под ветвями его купается утром в росе молодая гнедая кобылица. В стороне — сосновый бор сплошной синей полосой вечерами и медово-янтарный среди солнечного дня; можжевельник подлеском — символ вечной жизни. Ласковый ветерок приносит с лугов нежный дух разнотравья — зверобоя, тимьяна, душицы, а с болот — багульника и аира едва уловимое благоухание, из дубрав — запах барбариса; сладкий и благородный тянется над землёй фимиам цветков лип... Марево струится вдали... В том покое, что, кажется, веками царит здесь, усталый путник, мятущаяся душа, не иначе, обретёт отдохновение и утешение.

Живёт в этих дивных местах замечательный народ — литвины[1] — совестливый народ, сердечный и простой. И тёмный, однако, народ, суеверный. В церковь ходят, а как тысячу лет назад верят в мавок и мар, в навьих и волкодлаков, в лихорадок, в леших и лешачих, в лесных девок, Болотов, в колдуний-мокошей, в сказочную силу ворожей[2]. Из поколения в поколение они поверяют друг другу наивные побасёнки незатейливого крестьянского ума. Оно понятно: от неграмотности и от нелёгкой жизни, от многих страданий суеверие его. Примученные многими поборами господ-панов, головы не поднимают, по земле босыми ногами ходят, жалкие крохи едят, на соломе спят, в сермягу, в крапиву одеваются, дырявым армяком укрываются... Старое недолго помнят, о новом недалеко мечтают. Но едва заиграет скрипка — весело и забористо, — вот уж и воспрянула, распахнулась душа, вот уж и забыл добрый литвин о невзгодах своих и печалях и, видавшую виды шапку заломив, пустился в пляс — держитесь, лапти, крепитесь, онучи... К чести его надо сказать, что не раболепный это народ, сильный духом и несгибаемый, хотя тяжёлые, очень тяжёлые времена этот народ не раз переживал — времена, в какие иные народы сломались бы, чёрные времена, когда вымирало или было вырезано до половины всех людей...