Тур — воин вереска

В тысячный раз задавали друг другу вопрос: зачем Тур прячет лик свой. Ответы были разные. Но чаще такой был ответ у простого человека: верно, родные люди у него есть; быть может, даже где-то неподалёку они; и не хочет он им навредить, не хочет, чтобы им мстили, чтобы их обидели. И вновь озирались по сторонам, по поместьям, по известным шляхетским родам. И в семействе Контовтов высматривали, у них хватало молодых и статных, справедливых сердцем мужчин; и из Соколов можно было похожих найти — горделивой статью, милосердной повадкой и белыми, хотя и крепкими руками; и среди Борейко достойные нашлись бы, и у Белозоров не запятнана, бела честь, и у Скарбеков честь блестит серебром, и Монтвиды хороши; живут исстари в здешних землях и иные славные роды: вот, например, Волки, люди страстные, горячие, или Около-Кулак — их попробуй обидь — спуску не дадут...

Но мы на Тура отвлеклись. Как на героя не отвлечься!.. А говорили о том, что недостатка в людях у Тура не было. И то верно: всяк, кто уважает себя, от бедности бежит, всяк, кто ищет себе достойного будущего, прибивается к сильному. Со всех сторон прибивался к славному Туру, к герою, народ. Многовековая бедность, полнейшее обнищание вследствие каждодневных поборов, среди которых — панщина, толоки, чинши и оброки[66], и откровенных гвалтов-грабежей, штрафов, повинностей по ремонту дорог и перевозке грузов, заготовке сена и пр., — духовное и нравственное одичание, голод, вши и блохи, повальные болезни, невыносимые тяготы войны и наконец — смерть повсюду... Люди просто обращались в скотов. Всё меньше было крестьян путных и панцирных, когда-то зажиточных, наделённых землёй, всё реже можно было встретить в деревнях ремесленников — кузнецов, горшечников, конюхов и др. — и тяглых с осадными было днём с огнём не сыскать, а стали все на одно лицо, лицо смазанное, лишённое ясных человеческих, а с ними и божественных (ибо сказано: по образу и подобию) черт, лицо нищего — огородника, халупника, кутника[67], и пропитание добывали, не покрикивая на лошадку «но-о-о, родимая, давай-давай!», а сложив горстью ладонь, осеняя крестным знамением чёрную, костлявую грудь и подтягивая жалобно «Христа ради!..»

Понятно, что, сорванные ветрами лишений и бедствий, шатались в вынужденной праздности по дорогам и лесам белорусских земель нищие скитальцы — тысячи, десятки тысяч бродяг. То просили они милостыню, сидя дармоедами на обочинах, у обетных крестов и на папертях, а то, совсем оголодав, занимались на больших дорогах разбоем. Многие из лихих людей прибивались к Туру и каждодневно пополняли его дружину. Познавшие беды и смерть, потерявшие и имущество, и близких, многие и сами сильные, подчинялись они безропотно ещё более сильному, ибо, едва только видели его, сразу нутром чувствовали, что не подчиняться такому нельзя. Вливались в дружину его, давали клятву — самую страшную из клятв — они призывали гром и гнев Небесный на голову свою, если подведут, если предадут брата; по старинному обычаю они писали клятву кровью на бересте, запоминали её, прочитав тридцать три раза, потом сжигали, а пепел закапывали...

И хотя уж подкатывала зима и становилось под небесами, под тучами всё темнее и темнее, в глазах, в умах у людей посветлело, поскольку увидели они, что не беззащитны, что есть с достоинством и честью защитник у них и в домах их есть место надежде, а в сердце — есть место для веры. Примученные тяготами скотской, подчинённой жизни, вековым унижением, гибельным лихолетьем войны, увидели люди ясный «свет в окне» и, воодушевлённые надеждой на улучшение жизни, верой в справедливость, готовую, наконец, восторжествовать, подняли они головы.

Уже боялись соваться в «Турову округу» паны, не раз уж получали по рукам их жадные приказчики, и появился у крестьянина лишний грош. Повеселел крестьянин, плечи расправил. Вспомнил дорогу в корчму. А там уж перед ним распахнуты ворота, и длинные пейсики тропку метут: «Добро пожаловать! Проходите, проходите, господин!..» И проходили дыроштанные господа, побрякивали мелочишкой, рассаживались за вожделенные столы. Судачили о войне, о русских и шведах, о поляках и своих панах, которые все «одним миром», чтоб им!., тратили денежки, за грошиком грош, гуляли. К мужикам прибивались шлюшки с тракта, чуяли запах деньжат. И пересчитывали мужики у них юбки, беззастенчиво оглаживали нежные чресла, а потом, развязав платки, хватали за мягонькие перси. Терпели потаскушки их заскорузлые руки, терпели заусенчатые пальцы. За грошики, грошики, грошики можно и не такое потерпеть... Все вместе, поналившись, пускались в пляс.