Турбулентность

Через несколько лет после этого он услышал, как отец рассказывал кому-то о том, что он сказал это. Конечно же, он не помнил, как он «любил» Лизль, и с трудом представлял, что он понимал под этим словом. Он знал как факт, что был практически неразлучен с ней четыре года своей жизни, и это было странно, поскольку теперь он не мог припомнить ни единой картины из тех лет, ничего из того, что в действительности делала его сестра.

Больше он никогда ее не видел.

Когда они пришли домой, он с удивлением обнаружил, что в их общей комнате пропала ее кроватка.

Но по-настоящему он понял гораздо позднее, что больше никогда не увидит ее.

И также гораздо позднее он понял, что его родители уже никогда не будут прежними.

Другими словами, несколько лет, пока он был ребенком, он считал возможным вернуться к прежней жизни – что Лизль каким-то образом к ним вернется и все будет как раньше. Трудно было сказать, в какой именно момент к нему пришло осознание, что этого никогда не случится, что такое положение вещей будет длиться вечно.

Он снова взглянул на часы. Ему нужно будет найти другое такси. Он вышел на обочину и стал голосовать.

Солнце садилось, и муэдзины заводили свое пение. Каждый раз сперва раздавался статический треск, а потом звучал голос, тянувший долгие, протяжные слоги: «Аллах-акбар».

Он опоздал в аэропорт на полчаса. Он извинился и сказал капитану, который уже вел наружный осмотр самолета, что потом объяснит ему, что случилось.

Они закончили осмотр вместе и поднялись по приставной лестнице в самолет, старый грузовой «МакДоннелл Дуглас», имевший необычную конструкцию с третьим двигателем на хвосте. Вернер был пилотом. Достигнув конца взлетной полосы, он подождал разрешения на взлет. Голос в его наушниках произнес:

– Люфтганза, карго-8262, полоса один, взлет разрешаю.

– Взлет разрешаю, – повторил Вернер, – полоса один, Люфтганза, карго- 8262.

Двигатели разогрелись до высокого гудения, а затем дали тягу, и самолет начал движение. Он набирал скорость, пока не развил 278 км/ч, и тогда поднялся в воздух. Вернеру всегда нравилось думать о том, что в этот момент самолет не может не взлететь, что ничто не в силах удержать его.

Под носом у него заскользил океан. Голубой изгиб планеты. Два часа спустя они по-прежнему обгоняли ночь. Однако ночь двигалась быстрее, и нагнала их где-то над Атлантикой. Небо пламенело над западным горизонтом. Океан замерцал, когда в него погрузилось солнце.

– Теперь держите связь с Атлантико, – произнес голос авиадиспетчера, все еще дакарского.

– Спасибо, – сказал Вернер. – Спокойной ночи.

Капитан, сидевший рядом с ним, указал на океан, почти растворившийся в темноте, и что-то сказал. Там, где они летели, в одиннадцати километрах над водой, еще сохранялся слабый свет. Вернер думал, что в Дакаре уже была ночь. И во Франкфурте уже была ночь.

– Вон там он упал, – говорил капитан.

– Кто? – спросил Вернер, блуждая в своих мыслях.

– «Эйр-Франс-447».

Вернер всмотрелся в серебристую мглу.

– Почти на самом экваторе, – сказал капитан. – Так что там случилось? Почему ты опоздал?

– Случилась, можно сказать, авария, – сказал Вернер. – Дорожная авария.

– Да?

– Такси, в котором я ехал, сбило скутер, – объяснил Вернер. – Подросток на скутере, кажется, умер.

– Вот черт, – сказал капитан.

– В любом случае, таксиста увела полиция. И мне пришлось ловить другое, что было непросто в такое время.

– Еще бы, – сказал капитан. – Грустно вышло. С этим подростком.

– Ну да, – сказал Вернер и через минуту добавил: – Знаешь, у меня была сестра – она умерла, когда мне было пять лет.

– Да?

Капитан, очевидно, плохо представлял, что ему делать с этой информацией. Они с Вернером мало знали друг друга, и Вернер никогда ему не рассказывал ничего существенного о своей личной жизни.

– Она была старше тебя? – спросил капитан, пытаясь проявить что-то вроде искреннего интереса.

– Нет, младше. Ей было три.

– Наверно, тяжело было твоим родителям, – сказал капитан.

Вернер сказал, что тяжело.

На какое-то время у них в квартире исчезли фотографии Лизль. Позднее некоторые появились снова, и ему было странно видеть их, потому что к тому времени он уже забыл, как она выглядела. И естественно, что на фотографиях она выглядела так же, как и раньше, тогда как он был уже старше на несколько лет. Тогда он впервые задумался, какой она могла быть теперь, если бы была жива. Он все еще иногда думал об этом – не только о том, как она могла бы выглядеть, но и о том, как могла сложиться ее жизнь. Ей бы теперь было тридцать три. Когда он подумал об этом, у него возникло жутковатое чувство ее отсутствия в этом мире.