Турецкий ятаган

— Смотрите, изба и дымом пахнет, — сказал невидимый человек.

Вероятно, путники остановились и осматривались. Стало так же тихо, как прежде, но теперь тишина была другой, ее как будто наполнило напряженное ожидание. Я ждал, чем все это кончится. Хрустнул снег под чьей-то переминающейся ногой.

— Никак деревня? — тихо спросил новый голос.

— Какая тебе деревня, отродясь тут деревни не было, — сказал теперь уже третий. — Я здешние места знаю, бывал в прошлом годе. Была бы деревня, знал бы. Может, это охотники избу срубили, тут дичи богато.

— Зайдем, что ли? — спросил второй голос.

— А вдруг их там много, да люди лихие? Уйдем лучше от греха.

— Обогреться бы, — мечтательно произнес еще один невидимый гость. — А если и лиходеи, что с нас взять.

— Можно зайти, почему бы и не зайти, — поддержал его первый.

— Ну, как все, так и я, — согласился осторожный, — выгонят, так и пойдем своей дорогой. Чай убивать нас нет резона.

Судя по разговору, незваные гости были людьми мирными, и я успокоился. Однако до времени из-за укрытия не выходил, ждал, что они будут делать.

— Пошли, — решительно произнес грубым голосом последний из компании. Его мнение стало решающим, потому что тотчас заскрипел снег под несколькими парами ног. Шаги приблизились к избе, скрипнула входная дверь. Я вышел из-за угла, но гостей видно не было, они уже вошли внутрь. Я зашел следом. Костер в очаге совсем разгорелся, и дыма почти не было, теперь он легко выходил через специально предусмотренные окна на чердаке. Гости, судя по говору и одежде, были мужиками, они стояли посередине избы, озираясь по сторонам.

— Здравствуйте, — сказал я, когда они разом обернулись на скрип двери. Разглядеть их лица против света я не смог, да и не видел в том особой нужды.

— Здоров, коли не шутишь, — откликнулся только один из гостей, с тем самым грубым, решительным голосом. Это оказался высокий худой мужик в армяке и бараньей шапке. Остальные молча смотрели на меня. Создавалось впечатление, что это не они незваными пришли ко мне, а я к ним.

— Какими судьбами в наши края? — спросил я, чтобы дать понять, что хозяин тут все-таки я.

— Твоя что ли изба-то? — спросил высокий.

— Моя.

— А сам-то кто таков?

— Живу здесь, а вам-то что надо?

— Один живешь-то?

— Один.

Мне такая бесцеремонность не понравилась. Мало того, что вошли в чужой дом без стука, не здороваются, да еще учиняют допрос хозяину.

— А мы прохожие, нам переночевать надобно, — сказал высокий.

— Ну, что же, хорошим людям всегда рад. Заходите, гостями будете, — постфактум пригласил я.

Мужики, не поблагодарив, тотчас сгрудились вокруг очага. Их, как я раньше понял по голосам, оказалось четверо. Теперь, когда они сидели вокруг кострища, и его пламя освещало лица и платье, стало окончательно ясно, что это обычные простолюдины, только не совсем ясного статуса. Все они были одеты в крестьянские армяки разной степени заношенности и бараньи островерхие шапки. Двое из них обуты в чуни — вид лаптей, сплетенных из сыромятных кожаных веревок, один в «поршнях», или как их еще называют «уледях», распространенной в это время дешевой обуви, сделанной из куска сыромятной бычьей кожи с войлочным верхом, привязанных к ногам ремешками, и только высокий в чоботах, обуви, напоминающей сапоги без голенищ.

По правилам вежливости гостям не мешало бы объяснить, кто они такие и по каким делам забрели в здешние места. Однако каждый занялся своим делом, и на меня просто не обращали внимания. Я продолжал стоять возле дверей, ожидая, что последует дальше.

— Никак уху варишь? — указывая на котелок с варящимся над очагом мясом, спросил высокий, единственный из всей компании удостаивающий меня разговором.

Название «уха» меня не удивило, до появления у нас французской кухни и пришедшего из нее слова «бульон» так называлась всякое вареное блюдо, будь то мясо, рыба или птица.

— Варю, — подтвердил я очевидное.

— Доброе дело, мы давно без горячего. А сам-то никак басурман или из полян? — неожиданно переменил он тему разговора.

— С чего ты взял?

— Говоришь не по-нашему. Вроде понятно, а уху непривычно.

С этим спорить было трудно. Разговорной речи шестнадцатого века я, естественно, никогда не слышал. Старорусский же язык изучал по письменным источникам, но, судя по тому, как и что говорил сам высокий, устная и письменная речь друг от друга сильно отличались.

— Я с Украины, у нас так все говорят, — нашел я правдоподобное объяснение своему неправильному произношению.

— Тогда понятно, а то я слышу, совсем не по-нашему болтаешь.

— И ты не по-нашему, — пошел я по его же пути, — я тоже сперва подумал, что ты из Золотой орды.

— Нет, мы из-под Калязина, — ответил он.

— А как сюда попали? — между прочим поинтересовался я. — До Калязина отсюда далековато.

— Как голод был, боярин кормить не стал, да с земли прогнал, с тех пор горе и мыкаем. Петя, — обратился он к молодому мужику с редкой рыжей бородой, — сделай заспу, наваристей похлебка будет.

— Это можно, — согласно кивнул тог и, оставив в покое ременные лапти, которые пристраивал просушить возле огня, начал что-то искать в своей торбе.