Турецкий марш

Бебенхаузен оказался древним монастырем, еще в XVI веке после перехода Вюртемберга в протестантизм переданным монаршей семье в качестве охотничьего дворца. Рядом с ним располагалась деревенька – бывшие дома монастырских слуг – а вокруг шумел густой Шёнбухский лес, личный заказник его величества. Впрочем, охоту я никогда не любил: почему-то убивать себе подобных я могу без сожаления, а вот зверюшек…

Сразу после объявления императором нашей будущей независимости я прибыл к нему по его приглашению. Тот обнял меня и сказал:

– Ну, Дитрих, спасибо за службу. Вот документ, согласно которому вам всем с сегодняшнего дня положен отпуск. Но до того момента, когда Эльзас – Немецкая Лотарингия станут независимыми, вам будет начисляться жалованье. Кроме того, как и было обещано, пенсионные выплаты, равно как и выплаты по инвалидности и для членов семей погибших легионеров, будут сохранены в причитающемся каждому объеме.

– Мой император, разрешите нам принять участие в боевых действиях, если на Францию будет совершено нападение!

– Только во время переходного периода, либо по согласованию с вашим новым правительством. Я вам рекомендую немедленно отправиться на вашу родину. Вот вам письмо, подтверждающее будущую независимость вашей страны.

На следующее утро я отбыл в Страсбург, абсолютно не понимая, с кем мне говорить и о чем. Первым делом я явился в префектуру Нижнего Рейна и попросил аудиенции у префекта департамента, Огюста-Цезаря Веста. На вопрос секретаря, весьма высокомерно пожелавшего ознакомиться с целью моего визита, я ответил, что прибыл по поручению императора Наполеона IV с известием о грядущей независимости Эльзаса – Немецкой Лотарингии. И, к своему изумлению – возмущение пришло чуть позже, – был схвачен и препровожден в подвалы префектуры, где оказался в компании практически всех членов городского собрания и многих других известных людей. В помещении, где было место максимум человек на пятьдесят, все стояли как сельди в бочке. Ведь задержанных в нем оказалось почти две сотни человек. Не было ни ведра, куда можно было справить нужду, ни даже свободного уголка, и запах стоял, как в солдатском нужнике.

Мне повезло, что главным охранником был человек, которого я сразу узнал – сержант Арнольд Гмелин, покинувший мою часть после ранения, полученного им в битве при Ислии десять лет назад. Увидев меня, он подошел к решетке и отчеканил:

– Здравия желаю, мой лейтенант!

– Теперь уже подполковник, Арнольд, – улыбнулся я. – Рад тебя видеть, даже в такой ситуации.

– Как вы сюда попали, мой полковник?[91]

– Хотел ознакомить префекта с письмом от императора, и вот…

– Дайте его мне, мой полковник, и я позабочусь о нем. Майнингер, остаешься за старшего, я скоро приду.

На вопрос моих сокамерников, что за письмо, я вкратце обрисовал ситуацию. Оказалось, что, когда новость о прокламации, в которой новый император объявлял о свободе Эльзаса и Немецкой Лотарингии, дошла до Страсбурга, городской совет собрался на заседание практически в полном составе. Вскоре пришли солдаты, присланные префектом, и затолкали их всех сюда, а потом начали пригонять то одного, то другого человека, имеющего несчастье говорить на местном диалекте и не являвшегося горячим сторонником всего французского. Именно франкоязычные члены Совета, как потом оказалось, обо всем и донесли префекту, который, хоть и был эльзасцем по рождению, давно уже стал более французом, чем любой парижанин.

Охранники, ранее, по словам моих товарищей по несчастью, пресекавшие любую попытку обменяться парой слов, теперь не мешали нам говорить, и я рассказал в двух словах о ситуации и о том, что нам нужно срочно найти одного или двух делегатов от Нижнего Рейна на конференцию в Вюртемберге. Но сразу после вернулся Арнольд и доложил:

– Мой полковник, префект желает вас видеть!

И через три минуты – я выторговал у сержанта посещение «заведения» по дороге – меня снова представили пред светлы очи сего персонажа. Когда я обратился к нему на страсбургском диалекте, тот мне сказал с достаточно сильным акцентом, что не понимает мною сказанное, и потребовал, чтобы я говорил с ним только на французском. Еще больше ему не понравился тот факт, что мой французский был безупречен. Он выслушал меня с выражением крайней неприязни на лице и сказал:

– Подполковник, я не имею права идти против воли императора. Поэтому я прикажу выпустить всех арестованных, а сам немедленно отбуду в Париж: мне не место среди предателей. Вот, получите.

И царственным жестом протянул мне письмо, затем написал на бумаге пару слов и отдал их Арнольду.

После таких событий, как я ни упирался, члены городского совета назначили меня одним из депутатов от Нижнего Рейна на переговоры в Бебенхаузен.