Тургенев

— И зачем столько всего навезли? Сколько ни навези — все скушают!

Любой приезд гостей был для него испытанием, особенно в наезды Ивана Сергеевича...

«Со словами «пойдем грабить», — вспоминала Варенька, — отправлялись мы с ним к шкафу. Иван Сергеевич даже иногда при этом принимал свирепый вид, шел необыкновенно крупными шагами, причем я, держась за его руку, едва поспевала бегом за ним. Так и предстанем мы, бывало, перед лицом спасского Гарпагона.

— Отопри! — скажет Иван Сергеевич.

Ему, как большому и как коренному барину, шкаф отворялся настежь, и он полновластно распоряжался в нем». Сокрушенно смотрит старик на варварское опустошение, вздыхает потихоньку, качает головой и размахивает руками; наконец не вытерпит, погремит ключами и сделает легкое движение.

— Погоди, погоди, Михайло Филиппович, — успокаивает его барин, — мы еще не кончили.

— Сударь! Пожалейте мамашеньку! Ведь у вас животик заболит...

После нескольких таких опустошительных набегов являлся Михаил Филиппович к барыне.

— Ну! Что скажешь?

— Ничего, сударыня, не осталось.

— То есть как ничего?!

— Да так, сударыня, ничего, ничего не осталось, всё покушали.

— Ну, что же, написать реестр того, что нужно, и послать подводу в Мценск или в Орёл.

— Так опять ведь всё скушают, матушка, Варвара Петровна, — с отчаянием взмолится старик. А в ответ на смех барыни тяжело вздохнет и уйдет на свой сундук, стоящий рядом со злополучным его «хранилищем».

Тургенев вспоминал, как после смерти матушки старик, наблюдая за щедрыми подарками молодого барина, сердито ворчал в своем углу: «Молодые господа по миру пойдут, по миру пойдут. Наш брат, холоп, скоро лучше самих господ заживет, сами-то с чем останутся. О-ох, молодо-зелено!»

Чертами Михаила Филипповича наградил Тургенев в «Отцах и детях» старого слугу Прокофьича.

Однажды сын, рассказывая о скупости Филиппыча, вспомнил о «Скупом рыцаре» Пушкина, а заодно и поделился с матерью своим заветным желанием стать писателем.

— Да! Имей я талант Пушкина! Вот тот и из Михаила Филипповича сумел бы сделать поэму. Да! вот это талант! А я что? Я, должно быть, в жизнь свою не напишу ничего хорошего...

— А я так постичь не могу, — почти с презрением начала Варвара Петровна, — какая тебе охота быть писателем? Дворянское ли это дело? Сам говоришь, что Пушкиным не будешь. Ну, еще стихи, такие, как его, пожалуй, похвалы заслуживают. А писатель! Что такое писатель? По-моему, писатель и писец — одно и то же! И тот и другой за деньги бумагу марают. Нет, Иван, дворянин должен служить и составить себе карьеру и имя службой, а не бумагомаранием. Да и кто же читает русские книги? Определился бы ты на настоящую службу, получал бы чины, а потом и женился бы, поддержал род Тургеневых.

Тут Иван Сергеевич громко рассмеялся:

— Ну уж это, маман, извини и не жди — не женюсь! Скорее твоя спасская церковь на своих двух крестах трепака запляшет, чем я женюсь. Но я вот чего не пойму. Почему ты, маман, с таким презрением говоришь о писателях? Было время, что вы все, барыни, бегали за Пушкиным, сама ты любила и уважала Жуковского.

— Ах, это было совсем другое дело — Жуковский! Как было не уважать его: ты знаешь, как близок он был ко двору!

Снова стали набегать тучки на ясное небо спасского гнезда. Вскоре возник спор о Порфирии Кудряшове. Тургенев попросил мать дать ему вольную.

— Зачем это? — удивилась барыня обиженно. — Разве плохо ему живется: имеет свою комнату, почти кабинет, в самом господском доме, и кушанье получает прямо с барского стола, и жалованье, слава богу, вчетверо больше ему положено, чем остальным слугам!

— Все это прекрасно, да сними ты с него это ярмо! Клянусь тебе, что он тебя не бросит, пока ты жива. Дай ты ему только сознание того, что он человек, не раб, не вещь, которую ты можешь — будем откровенны — по своему произволу, по одному капризу упечь куда и когда захочешь!

Сказал и покаялся. В ответ Варвара Петровна наговорила сыну резкостей. Но и он на сей раз не остался в долгу. С матушкой случилась истерика. Отношения испортились. А бедный Порфирии так и остался при Варваре Петровне в положении домашнего лекаря, отпаивая госпожу при напускных припадках неизменными «лавровишневыми каплями» и смягчая ее гнев неизменными словами: «Извольте, сударыня, успокоиться».

Лиха беда начало. Вскоре случилось в Спасском событие, после которого пришлось сыну наспех собирать пожитки и покинуть родное гнездо. Тургенев часто говорил, что вся его биография заключена в художественных произведениях. Вероятно, именно об этой истории он и поведал нам в романе «Дворянское гнездо». Попробуем представить все глазами самого Тургенева.