Туристка

Мама, младшая сестра Роза, которой уже минуло восемнадцать, друзья и многие не знакомые мне люди — все они остались в восторге от картин. Кто-то из гостей даже пожелал купить некоторые из работ. Разумеется, это радовало, но… Я внимательно смотрела на лицо критика и не находила в нём ни малейшего проблеска благосклонности или одобрения. Это наводило на мрачные мысли. Его опущенные уголки губ «не сообщали» ни о чём положительном.

— Ему не нравится, — констатировала я, допив в бокале шампанское.

— Человеку за пятьдесят. В этом деле у него годы опыта и, полагаю, чего он только не видел… Его трудно удивить. Не делай преждевременных выводов! Я думаю, ты должна надеяться на лучшее, — подбодрила подруга.

— Пожалуй, должна. — Эмма помогла мне отбросить сомнения. — Подойду к нему. Сейчас — самое время.

Лицо критика было напрочь лишено эмоций. О чём он думал, глядя на картины? Этого мне не удавалось угадать. Я подошла и встала рядом с ним, надёжно скрыв подлинное волнение.

Мужчина решил заговорить первым.

— Что ж… — протяжно произнёс он. — Сносно… Вполне сносно.

Я недовольно поджала губы.

— У вас определённо есть свой стиль, неповторимая особенность. Но… — В этот миг моё дыхание замерло. — Сколько вам лет, Елена?

— Двадцать пять.

— Хороший возраст. Однако в ваших картинах ещё не хватает жизни. Вероятно, к тридцати годам вы сможете написать свой первый шедевр.

На этом наша встреча закончилась. Это были вовсе не те слова, которые мне хотелось услышать.

До закрытия галереи оставалось полчаса, и я провела их, полностью отрешённая от всего происходящего.

— Жаль, что твой отец не смог приехать… Выставка — просто потрясающая! — откровенно восхитилась подруга.

— Не думаю, что папа много потерял, — настроение было испорчено. — Позови, пожалуйста, маму и Розу. Поехали отсюда! Я заберу картины завтра.

Эмма пока не знала причину моего угрюмого тона, но спрашивать ни о чём не стала и тотчас же исполнила просьбу.

Дома меня ждала атмосфера уже обитавшей здесь тишины и разочарования, прибывшего вместе со мной.

— Ты всю дорогу молчала. Может, скажешь что-нибудь теперь? — потребовала мама. — Елена! Посмотри же на меня!

Я сложила руки на груди и отвернулась к окну.

— А говорить нечего.

— Ему не понравились твои картины? — осторожно спросила сестра.

— «Сносно, вполне сносно» — так он сказал. — Я налила в стакан воды, чувствуя, что уже не в силах сдерживать огорчение. — Сносно… Нет, ну вы слышали?

— К счастью, не слышали, — мама тяжело вздохнула.

— А я, к несчастью, слышала! Четыре года упорных трудов… Уйма денег — за рекламу, выставку… И всё лишь для того, чтобы узнать, что мои картины выглядят сносно? Это ужасно!

— Могу представить, дорогая, — мама нежно обняла меня со спины. — Но всё же не стоит делать выводы, исходя из мнения всего одного человека.

— Возможно, но мнение именно этого человека играет большую роль. Сегодня о его вердикте знаю только я, но уже завтра узнают все остальные благодаря его статье. Так что триумфа не будет.

Я отпила из стакана немного воды и, словно вспомнив нечто важное, быстро ушла в свою комнату. Она была большой, светлой и скорее напоминала мастерскую, нежели спальню молодой девушки: повсюду стояли стаканы с разными кистями, холсты с набросками, мольберт, масляные краски, палитры с разбавленной акварелью, и лишь наличие деревянного шкафа и кровати напоминало о том, что это всё-таки спальня.

Присев на стул, стала очень критично и внимательно рассматривать те несколько картин, которые решила не выставлять на выставке. Нет, они были отнюдь не плохи. Для них просто не нашлось места. Каждую из своих картин я любила особенной, трепетной любовью, ни одну из них не смогла бы назвать ужасной или неудавшейся, однако лишь глубокая критичность к собственной работе может помочь создать подлинный шедевр. Вероятно, я позволила себе забыть об этом, а потому упустила нечто важное, не заметила собственных ошибок, которые всегда видны профессионалу.

— Он прав, — констатировала я, вернувшись в кухню к маме и сестре. — Мои работы никуда не годятся! В них недостаточно эмоций, и, кажется, они становятся похожими одна на другую.

Поверженная собственной критикой, я в негодовании опустилась на стул.

— Нужно что-то с этим делать…

— Из-за слов всего одного человека ты решила, что твои картины — мусор? — с упрёком произнесла сестра. Её большие голубовато-серые глаза смотрели на меня с явным осуждением.

— Это не просто какой-то человек, Роза! Завтра об этой выставке выйдет статья не без его участия, разумеется. Не думаю, что она побудит всех любителей искусства скупать мои картины с бешеным ажиотажем.

— Но он просто сказал, что твои работы сносны. Это нельзя воспринимать, как полнейший крах. Вряд ли его статья будет такой уж плохой, — не теряя надежды приободрить меня, сестра по-прежнему пыталась найти нужные слова, тем временем как мама молча слушала наш разговор, помешивая овощи в сковороде.

— Ему не хотелось быть со мной излишне правдивым, однако для статьи он не станет подбирать щадящие слова. Это в духе всех критиков.