Туристы. О путешествиях во времени.

Егор Егорыч и Одарка сидели под лавкой. Когда прекратили валиться бомбы - они вернулись в уцелевшую хату и запрятались там, не включая свет. Одарка тихонько плакала, потому что считала, что Оксанка погибла. Когда Оксанка спихнула с дороги дверь сеней и оказалась в комнате - она никого не увидела в темноте. Нашла родителей по мамкиному голосу. Ей бы крикнуть, обнять их, но Оксанка уже не могла. Она торчала у лавки, под которую забились родители, и шептала побледневшими губами:

- Враги...

Солнце тихо скрылось за горизонтом. На миг установилась мёртвая тишина, а потом...

Дверь с треском высадили - наверное, хорошенько наподдали ногой. Комнаты наполнились грузным топотом, а через минуту они пришли. Одарка при их виде хлопнулась в обморок, обвиснув на лавке, Оксанка, не успев в погреб, забилась за батькину спину. Егор Егорыч не мог никого спасти. Он стоял посреди комнаты не потому, что был храбр, как скала, а потому что оцепенел от страха.

Их было много, этих серых, покрытых грязью чудищ - целых шесть. Они вдвинулись стеной, похохатывая, грозя железным оружием. От них разило чем-то неприятным: гарью и бензином, и чем-то ещё, наверное, это и был запах смерти. Оксанка выглядывала из-за батьки и у неё тряслись коленки, дыхание перехватило, похолодели пальцы.

Из шести выдвинулся один и страшным каркающим голосом резко крикнул:

- Ви есть принять немецкий армий унд ваффен-СС! Нести эссен унд шнапс! Кто не хотеть - капут унд зарыть! Герр группенфюрер ночевать у вас! Шнель! Эссен!

Он кипятился, этот вроде бы как человек, похожий на болотного упыря из страшных баек, которые ходили в здешних местах с незапамятных времён. Он говорил как бы по-москальски, но так, что Оксанка практически ничего не поняла из того, что он сказал - поняла лишь то, что они их убьют...

Одарка охала, выбираясь из обморока. Егор Егорыч продолжал торчать, как пень.

- Эссен! - повторил немец и топнул тяжёлой ногой, засунутой в грязный сапог, оставляя следы на выметенном полу.

Никто не знал, что значит это слово - все только боялись. Немец обвёл Егора Егорыча, Одарку и Оксанку огненным взглядом убийцы и совершил руками движение, будто ест из тарелки.

- Жрать хотят, - шепнул жинке Егор Егорыч, разобравшись, наконец, что означает его "Эссен" и эти пассы. - Тащи... - обречённо пискнул он. - Лучше - сало.

Пришлось изрядно облегчить погреб: пока Егор Егорыч чистил немецкие сапоги - Одарка с Оксанкой натащили на стол и сала, и пирогов, и мёда, и варенья... всего, что нашлось. Одарка даже первач вынула из поддона и припёрла немцам, чем жутко огорчила мужа. Хотя - немцы эти такие лихие, что лучше уж отдать им тот первач, лишь бы не застрелили. Они расселись по лавкам, пачкая их, один дудел в губную гармошку, извлекая из неё противные звуки, которые ужасно резали уши. Они стаскивали свою замаранную форму и кидали на пол, делая Одарке знаки, чтобы она постирала это всё.

- Хай вам грэць, чертяки! - чертыхалась полная Одарка, подбирая грязнючие и вонючие тряпки. - Шоб вас гром побил, окаянные лешаки, упыри болотные, пиявки!

А потом - дверь распахнули снова, в хату заглянула мерзкая лоснящаяся жирная морда и объявила:

- Ахтунг! Герр группенфюрер!

Немчура засуетилась. Поняли, звери, что поотдавали Одарке свою рванину рановато: начали расхватывать, пихая Одарку, напяливать кто что, даже чужое один надвинул и получил пинка от хозяина.

Оксанка ещё возилась с харчами: дрожащими от страха руками расставляла на столе тарелки, едва не расколотила штук пять. На улице всё шумело: ревели и пыхтели машины, гомонили люди. Но вдруг из хаоса всех этих гадких звуков вынырнул один такой, что заставил невольно содрогнуться. Оксанка всплеснула руками и выронила крынку молока. Крынка треснулась об пол и раскололась, молочная лужа быстро натекла и затопила осколки. Егор Егорыч, который, обливаясь холодным потом, выпихивал из погреба четвертину кабана, не удержался на лестничке и скатился в погреб во второй раз - вместе с кабаном. Одарка крестилась, уткнувшись в красный угол.