Туркестан в имперской политике России: Монография в документах

Службы генерал-губернатора и лично он сам оказывались в двойственном положении. С одной стороны, судя по их ремаркам, они не хотели «крутой ломки народных обычаев», с другой – не могли санкционировать прямое нарушение имперских законов, особенно в юридической оценке представляемых народными судами документов[243] и решений. Такого рода прецеденты «неудобного соприкосновения» возникали в моменты, когда местные жители, разуверившись в собственном суде и надеясь на справедливое решение своих дел, обращались к русскому суду, который, естественно, руководствовался правилами, установленными имперскими законами. Именно тут возникали названные проблемы, особенно с признанием правомочности предоставляемых документов, отсутствием письменной фиксации свидетельских показаний в местных судах, формами дознания, приведением к присяге (особенно кадиев)[244] и пр. Фон Кауфман всякий раз лично, «в виде временной меры» просил признавать «перед русским судом» юридическую силу документов, составленных в казийских службах. Такие решения, конечно, были политическими, которые фон Кауфман обосновывал тем, что совершенно отрицать акты местной юридической традиции будет «равносильно отказу туземцам в покровительстве русского суда и закона». Одновременно генерал-губернатор колебался, соглашаясь с некоторыми отступлениями. Однако предлагал ограничить пределы взаимной адаптации «в пользу русских законов», поскольку любое послабление в этих вопросах, как он полагал, «явилось бы послаблением, ничем не вызываемым, уступкой, которую они же [то есть «туземцы»] объяснят нашей слабостью».

Таким образом, поиск компромиссов смешивался с заданными штампами в идеологии колонизации, предписывающей не совершать никаких действий, которые могли быть расценены «туземцами» как слабость.

По крайней мере более или менее компромиссные положения, закрепляющие наличие трех форм суда в Туркестане (в том числе у казахов и киргизов), обрели вид закона в 1886 году, как приложение к общему документу «Положение об управлении Туркестанским краем» («Положение о народном суде»). Судя по опубликованным здесь документам, в «Положение» неоднократно предлагалось внести поправки, поскольку в большинстве случаев, когда приходилось приводить в соответствие разные формы судебных решений, и особенно в соответствие с административными решениями, возникала долгая переписка, которая не всегда находила решения. Поэтому вопрос о «законодательной унификации» всегда оставался актуальным.

Серьезные поправки в него предложено было внести в 1898 году под влиянием Андижанского восстания, которое обострило все имеющиеся проблемы взаимной адаптации. Как видно из публикуемых документов, почти все колониальные чиновники пришли к выводу, что «компетенция народного суда в Туркестанском крае достигает очень больших размеров» и что «широкая юрисдикция, предоставленная этому суду, вредна не только для русских интересов в крае, но и для самого туземного населения». Такого рода аргументов, призванных обосновать актуальность реформации и даже упразднения народных судов, в публикуемых документах можно найти с избытком. Однако большинство чиновников (особенно юристов) приходили к выводу, что, во-первых, следует упразднить положение о выборности народных судей, передав право их назначения местной администрации (либо ввести в их состав русских чиновников с правом решающего голоса) и параллельно ограничить юрисдикцию местных судов бытовыми делами. Во-вторых, предлагалось изъять из юрисдикции народных судов ряд дел, которые в имперских законах квалифицировались как уголовные (в том числе дела по сексуальному насилию, по фактам детской и подростковой содомии). В-третьих, предлагалось приступить «к постепенному упразднению народных судов» как «вредных государственному делу и закону». Из этого видно, что большинство чиновников признавали правовой плюрализм вредным для имперской власти, а в отдельных документах рассматривали его как одну из причин Андижанского восстания[245].

Однако мнения чиновников по поводу этих форм судов и пределов их юрисдикции были неоднообразными. Это отразилось на составе документов, к которым в большинстве случаев прилагались справки членов специальных комиссий, названные по принятому обычаю «Особыми мнениями» (юристов, военных губернаторов). Их авторы полагали, что нет нужды специальной поправкой вносить право начальников разных уровней требовать документы, содержащие характеристики избираемых кандидатов в кадим., поскольку они такие права имеют согласно другим общеимперским административным предписаниям. Также предлагается усилить «нравственный ценз» на кандидатов и действующих кадиев, дабы предупредить коррупцию, улучшить выборы, ввести более эффективное рассмотрение дел по ростовщичеству как способу кабалы и недовольства населения, поставить систему выборов под контроль властей на местах и т.п.