Туркестанские повести

— Нарциссы, нарциссы! Кому нарциссы? — предлагала цветочница у входа в парк.

Аня вопросительно посмотрела на лейтенанта, а лейтенант на цветочницу.

— Сколько стоят все?

У женщины округлились глаза.

— …надцать, — неразборчиво и торопливо выпалила она.

— Сумасшедший! — расхохоталась Аня и сама выбрала из огромной охапки свежих цветов три самых ярких нарцисса. — Большое спасибо.

— Пожалуйста! — одновременно произнесли продавщица и Владимир.

Цветочница понимающе улыбнулась и покачала головой: ай да пара, любо-дорого!..

Проезжая мимо парка, Петр Ильич не поверил своим глазам: его Анютка вышагивала рядом с лейтенантом Майковым. Володя ожесточенно жестикулировал, а она смотрела на него как загипнотизированная… «Ах, Аня, Аня…»

— Будете выходить? — второй раз спросил шофер задумавшегося полковника.

— Уже приехали?

— Да.

— Ты подожди, я минут через двадцать, — пообещал полковник, захлопывая дверцу машины. Поднимаясь в Комитет по белым ступенькам лесенки, он думал: «Жених… Тьфу ты, дьявол! Адресат еще неизвестен».

Весело переговариваясь, Майкой и Аня шли по нарядно освещенным аллеям парка, и люди провожали их светлыми взглядами.

— Присядем? — увидев под ветвистой акацией свободную решетчатую скамейку, сказала девушка и легким нажимом руки на Володино плечо подтвердила свою просьбу.

Лейтенант с удовольствием подчинился своей спутнице.

— Как хорошо здесь! — восторженно произнесла Аня и блаженно опустила длинные ресницы. — Если бы я была поэтом, написала бы стихи об этом вечере, о парке. А вы любите поэзию? Да? Прочтите что-нибудь.

Майкову вспомнились подходящие для этого случая стихи. И он прочитал их Ане:

Горят огни зеленые,
Малиновые, синие,
Да шепчутся влюбленные
В душистом белом инее.
Парнишка зачарованно
Глядит на синеглазую,
Чьи губы нецелованы,
А косы лентой связаны…

Автор получил за эти строки три рубля двенадцать копеек в радиокомитете и головомойку на семинаре молодых дарований. Но если бы он видел, как студентка консерватории потеребила розовые бантики в черных косах и опустила красивые зеленые глаза, как благодарно погладила она рукав кителя Володи, он считал бы семинарскую головомойку своих витийствующих коллег недоразумением.

Почувствовав прикосновение Аниной руки, лейтенант твердо уверовал, что любовь, как и радиация, всепроникающа…

…Часу в двенадцатом ночи Петр Ильич разогревал на газовой плите остывшую манную кашу и строил самые различные предположения по поводу ночного моциона своей Анютки.

«Ну что бы сейчас сказала Анна? — Жену полковника звали так же, как и дочь. — Не миновать бы мне нахлобучки. — Скворцов негромко рассмеялся. — Хорошо, что уехала погостить к родственникам… А вернется — достанется на орехи: «Петя, я же говорила тебе и еще раз повторяю: Анечка должна быть только в артистической среде…» Хм, артисты…»

Глава девятая

Камил Умаров тяжело переживал свою неудачу. Он ни на кого не обижался и никому не жаловался. Алексею же, пытавшемуся разделить «горе» поровну (ибо, по мнению Карпенко, за недоученность Умарова грех ложится на него), Камил сказал однажды:

— Ты хороший человек, Алеша, но зачем выгораживать меня… Плох тот ученик, который пеняет на учителя… Ведь я же знал свои недостатки, только считал их несущественными. Думал, что ты и нынешний командир звена — придиры и буквоеды: делай вам все, как положено по инструкции. Мы, мол, и сами с усами! А что немножечко горяч — в этом никакой беды нет: какой же это летчик с рыбьей кровью? Теперь я понял, что во многом заблуждался. Правда, обошлось это очень дорого для боевой чести нашего полка. О себе я уж не говорю…

После той памятной беседы летчик весь ушел в работу. За учебным столом — работа, на тренажере — работа, в кабине самолета — тоже. В ней, и только в ней, находил он удовлетворение…

Умаров, кажется, нашел причину своего промаха. Теперь оставалось одно: закрепить узкое место теорией, тренировками, практикой, бить в эту брешь до тех пор, пока не заколотишь ее намертво…

Однажды Карпенко пригласил Камила на командный пункт:

— Сегодня будут интересные полеты. Пойдем, посмотришь перехват маневрирующей радиоуправляемой мишени.

Умаров, изголодавшийся по небу, охотно принял предложение. Ночь была темная, беззвездная. Над пустыней нависли сплошные облака. «Словом, погодка рассчитана на первоклассных летчиков», — подумал Камил.

В воздух подняли очередную пару. На экране индикатора три отметки: одна — от мишени, две другие — от истребителей-перехватчиков.

Камил неотрывно, с какой-то необычной жадностью смотрел на экран. Сердце его было там, в непроглядном небесном мраке, где двое счастливчиков сидят за штурвалами сверхзвуковых громовержцев.

Самолеты были недалеко друг от друга. Тому, что находился ближе к цели, подали команду:

— Атаковать и уничтожить цель!

— Кто это? — тихо спросил Умаров Алексея Карпенко.

— Саша Волков, из третьей эскадрильи, — не отрывая взгляда от индикатора, ответил капитан.