Туркестанцы

Особенно потрясли меня изменения в Хорезме. Некогда узкая полоска оазиса на краю пустыни превратилась в огромный цветущий сад. И пустыня за его границами перестала быть грозной. Она лежала по-прежнему знойная, но во все стороны ее пересекали дороги, и по ним спокойно проезжали машины, доставляя строителям канала продукты и материалы.

Вода, за которую было пролито столько человеческой крови, наполняла арыки, и ею поливали улицы городов.

Но особенно потрясли меня люди. Ведь я знал их, когда грамота только-только проникла в кишлаки и аулы, когда не каждая женщина осмеливалась переступить порог мужской половины дома, если там были гости, когда на полях в лучах знойного солнца поблескивал тяжелый кетмень дехканина…

Я остановился переночевать в знакомой туркменской семье. Дом стоял на краю аула. Не спалось, и я вышел на берег канала. Под чистым небом, усеянным звездами, журча и поблескивая бежала вода. Она текла в пески, в пустыню на 350 километров! И тот, кто не бывал в Кара-Кумах, не знает, что это значит!

Я просидел над водой всю ночь. До моего слуха доносились непривычные в этих местах звуки музыки, передаваемой по радио, смех и пение у колхозного Дома культуры. Постепенно все стихло, аул уснул. Но даже эта тишина была не похожа на ту, которую я знал несколько десятков лет назад. Ее нарушал то звук мотора преодолевающей бархан машины, то рокот самолета, то далекий шум поезда на новой железнодорожной линии Чарджоу — Ташауз — Кунград.

На рассвете за спиной у меня раздались голоса. Туркмен в европейском костюме устанавливал на треноге короткую трубу телескопа. Со всех сторон его окружали подростки — девочки и мальчики, они собирались наблюдать движение второго искусственного спутника Земли. Внук моего старого знакомого спрашивал учителя, скоро ли полетят на Луну. Это спрашивал мальчик-туркмен, дед которого, отправляясь в Кара-Кумы, прощался с семьей…

Мне семьдесят четыре года, и я счастлив, что прожил их не зря…