Турмс бессмертный

Вести долгие переговоры он с удовольствием доверил Совету, который гораздо лучше своего царя разбирался в городских делах. В конце концов карфагенские послы объявили, что признают Дориэя царем Сегесты и всего Эрикса. Однако ущерб, нанесенный Панорму, заявили они, должен быть возмещен; чтобы их не обманули, карфагеняне пока забрали себе трирему, которая уже стояла на верфи. Эрикс должен был, как и прежде, подчиняться Карфагену, Совет же Сегесты обязывался не решать самостоятельно никаких важных вопросов, а также не торговать с греческими городами на Сицилии. Что же касается Дионисия и уцелевших фокейцев, то Дориэю было велено выдать их Карфагену для судебного разбирательства, поскольку они обвинялись в пиратстве на Восточном море.

Дориэй скрипел зубами, но соглашался на требования послов, ибо его убедили, что ничего нового не происходит и все это делается лишь для поддержания прежней власти Карфагена. Однако когда речь зашла о выдаче фокейцев, он наотрез отказался подчиниться И мужественно стоял на своем, хотя Танаквиль доказывала ему, что ничего хорошего он от Дионисия никогда не видел, а напротив, здорово натерпелся от него на море.

Дориэй ответил ей:

— Море тут ни при чем. Мы воевали с Дионисием на суше, и я не посмею оскорбить нашу скрепленную кровью дружбу предательством.

Когда Дионисий узнал, что переговоры из-за него могут быть сорваны, он сам пришел к Дориэю и сказал:

— Я вовсе не хочу, чтобы ты из-за меня лишился царской короны, которую я, между прочим, помогал тебе завоевывать без всякой выгоды для себя. Мы охотно уйдем отсюда и вернемся на море. Но, конечно, я надеюсь, что ты нас не обидишь и подаришь нам на прощание дорогие подарки, достойные тебя, а также сумеешь как-нибудь загладить те обиды, которые были нанесены нам в этом не полюбившем бедных фокейцев городе.

Услышав такие слова, Дориэй очень обрадовался и ответил:

— Ты говоришь правильно, Дионисий. Так действительно будет лучше, хотя я и надеялся выполнить свое обещание и дать вам землю возле моего города. Но что же я могу поделать, если Карфаген никак на это не соглашается. Однако никаких прощальных даров я вам вручить не в состоянии, так как, честно говоря, я сейчас беднее, чем тогда в Гимере, когда у меня была моя доля в добыче и приданое Танаквиль. Если бы не жена, я был бы теперь одет в лохмотья и ел бы из глиняной миски. О чем бы я ни попросил этих лавочников, моих подданных, они всегда ссылаются на городские законы или говорят, что до сих пор таких обычаев не было. Постарайся же, Дионисий, понять мое трудное положение и усмирить свою алчную натуру.

Дионисий смягчился и ответил:

— Ах, Дориэй, не хотел бы я оказаться на твоем месте. Но у царя есть царские обязанности, я же со своей стороны вынужден думать о моих людях, об их страданиях и нищете.

Фокейцы и впрямь чувствовали себя в Сегесте очень неважно, потому что вынуждены были запираться в выделенном им Дориэем доме: городской Совет отказывался платить за их содержание и требовал, чтобы они платили за себя сами, — иначе, мол, пускай освобождают здание. Когда же появились карфагенские послы, то бедных моряков стали сторожить и днем, и ночью, ибо карфагеняне опасались, что они так же, как и в Гимере, тайком скроются из города. Правда, в Гимере мы жили недалеко от моря и наших кораблей…

Приближалась осень, и фокейцы понимали, что их судьба вот-вот решится. Вдобавок ко всем неприятностям, женщины Сегесты не желали общаться с ними. Морякам казалось, что синие знаки, оставленные на их спинах лжепрорицателем, проступают все отчетливее и видны даже сквозь одежду, поэтому они довольно часто обсуждали между собой вопрос, как себя может чувствовать человек, с которого живьем сдирают кожу. Каждый день возле их дома прогуливались карфагенские послы с красно-коричневыми лицами и золотыми нитями в бородах, а сопровождающая их свита осыпала фокейцев угрозами. Выполняя приказ Дионисия, моряки молчали и никак не отвечали на оскорбления. Они утешали себя тем, что им приходилось слышать ругательства и похлеще да к тому же на замечательном греческом языке, а не на этой тарабарщине. И все же эти ежедневные прогулки послов весьма досаждали фокейцам.

Но больше всего они страдали от безделья и охотно приняли бы участие даже в уборке урожая, если бы сегестяне позволили им это. Однако в Эриксе привыкли совмещать жатву с некоторыми мистическими обрядами, о которых я не хочу здесь говорить, поэтому считалось, что рука чужеземца непременно отравит зерно. Впрочем, может, оно и к лучшему, что им не дали выйти в поле, так как там их было бы легко окружить и всех перебить — ведь из фокейцев остались в живых только тридцать три человека. Ни меня, ни Арсиною, ни Микона никто не трогал — ни карфагеняне, ни местные жители. Мы обитали во дворце Дориэя и так же, как в Гимере, пользовались гостеприимством Танаквиль.