Тускуланские беседы

Это там утаен от смертных огонь,
И его-то похитил мудрец Прометей,
И за этот обман по воле Судьбы
Казнит его страшно Юпитер.
И вот какие свои казни перечисляет он, пригвожденный к склону Кавказа:
Титанов племя! О мои сокровники!
Урана дети! Видите: к скале крутой
Прикован! Бурной полночи страшась, моряк
Среди зыбей причаливает утлый челн
В безлюдье диком. Так же пригвоздил меня
В пустыне Зевс. А руку приложил Гефест.
Он костылями (ремесло свирепое!)
Пробил ступни. Эриний стан, угрюмый кряж
Здесь сторожу, к мучениям приученный,
(24) И в каждый третий, трижды ненавистный день
На тяжких крыльях Зевса посланец летит
И рвет когтями тело – корм чудовищный! –
И гложет печень жирную. Насытившись,
И кычет зычно, и крылами бьет, и хвост
Ленивый в кровь мою макает черную.
И вновь обглоданная печень вырастет,
И к корму вновь голодный прилетает гость:
Питаю сам своих мучений сторожа,
А он меня поит бессмертной горечью.
Цепями Зевса скован, не могу врага
Крылатого от горькой отогнать груди.
(25) Себе я сам стал тошен. Боль измаяла.
Хочу я смерти: смерть освободит от мук,
Но гибель отгоняет от меня Кронид,
И к телу липнут сгустки крови мерзостной,
Старинной, за столетия свернувшейся.
И в зное солнца тает кровь, и каплями
На древний камень гор Кавказских капает.

Трудно не признать, что перед нами несчастный человек; а если он несчастен, стало быть, боль – это зло.

XI. (26) – До сих пор ты как будто со мною не разноречишь. Но я хотел бы узнать, откуда эти стихи? Я их не знал.

– Вопрос законный, и я тебе отвечу. Я ведь сейчас живу на покое?

– Так что же?

– В бытность твою в Афинах ты бывал, наверно, на уроках философов?

– Конечно, и с большой охотою.

– И ты замечал, наверно, что хотя никто из них не отличался богатством красноречия, они все же вставляли в свою речь стихотворные примеры?

– Да, а Дионисий-стоик даже очень часто.

– Верно; но у него они звучали как заученные, без отбора, без изящества; а вот Филон читал их и с должным ритмом, и с выбором, и к месту. И так как эти старческие декламации мне понравились, то и я потом стал пользоваться примерами из наших поэтов, а когда их не находилось, то многое переводил с греческого сам, чтобы и латинская речь не оставалась без прикрас такого рода. (27) Правда, это обращение к поэтам не обходится без вреда. Мужественных героев они представляют стенающими, приучая этим наши души к мягкости; а стихи их так сладостны, что не только читаются, но и сами собой запоминаются. Так, помимо дурного домашнего воспитания, помимо жизни изнеженной и вялой, еще и поэты обессиливают все мышцы нашей доблести; поэтому не без оснований Платон изгоняет их из придуманного им государства, так как они подрывают добрые нравы граждан и добрый порядок всего государственного устройства. Но мы-то, выучившись в Греции, читаем и запоминаем поэтов с детства, считая такое образование ученым и благородным.

АНТИЧНЫМ БЮСТ СОКРАТА.

ГРАВЮРА НЕИЗВЕСТНОГО ХУДОЖНИКА. 1638

XII. (28) Но с какой стати сердиться на поэтов? Ведь и среди философов, наставников доброго, есть такие, которые считают боль высшим злом. Тебе и самому это только что так казалось; но стоило мне спросить, хуже ли боль, чем позор, как ты сразу оставил эту мысль. Но спроси Эпикура – и он скажет, что даже несильная боль хуже, чем наихудший позор; да и сам позор плох только тем, что приносит боль. Но разве принесло Эпикуру боль это утверждение, будто она – худшее из зол? а ведь большего позора для философа и придумать нельзя. Но ты меня успокоил, признавшись, что для тебя хуже стыд, чем боль. Если ты будешь так думать далее, то легко поймешь, как противостать боли: ведь для нас не так важно, зло или не зло есть боль, как важно понять, чем укрепить душу против боли.