Царственная чета вернулась ко входу, где их пригласили рассмотреть последний элемент настенной резьбы. Здесь, у угла, была изображена самая важная сцена — вступление царя в гробницу, пред лик божества. И тут произошло непредвиденное. Под руководством верховного жреца Тутанхамон вчитывался в надписи, рассказывающие об этом наиболее священном моменте, и вдруг он в смятении отступил на шаг назад. Сам же верховный жрец, потрясенный и пристыженный до глубины души, закрыл ладонями глаза, словно стал свидетелем ужасного надругательства. В тот же миг дворцовая стража окружила царскую группу тесным кольцом, ощетинившись кривыми ножами. Люди позади меня вытягивали шеи, силясь рассмотреть, что происходит. Я протолкался вперед, через кольцо стражи. Эйе уже изучал резьбу в том месте, куда указывал своим жезлом верховный жрец. Он позволил мне встать рядом и взглянуть туда. Царские имена на картуше были полностью стерты.
Эйе принял командование на себя. Он тихо переговорил с Тутанхамоном — тот дрожал, и Анхесенамон поила его водой, стараясь не дать ему захлебнуться. Эйе распорядился закрыть оскверненное изображение, чтобы его больше никто не увидел, и строго-настрого приказал всем присутствующим никогда не упоминать о случившемся под страхом смерти. Имена должны были немедленно высечь заново. Анхесенамон не переставала шептать что-то Тутанхамону на ухо, и наконец он кивнул. Затем, делая вид, будто все в порядке, царская свита продолжила обход храма. Проходя мимо, Анхесенамон взглянула на меня. Но говорить мы не могли.
Все быстро прошли обратно через Колонный зал, между величественных колонн и дальше к выходу на Солнечный двор, где собирались новые толпы жрецов, простираясь перед царем и царицей в полуденном свете, ослепительном после сумрака под высокими сводами храма. Процессия оставалась в тени огромных папирусных колонн, с трех сторон окаймлявших двор. Мы обошли двор в странной тишине — все уже знали, что произошла какая-то неприятность, но церемония продолжалась, как будто ничего не случилось. Отсюда мы вступили в самую старую часть храма. Я очутился в древней тьме. Надо всем доминировало резное изображение старого царя Аменхотепа, приносящего жертвы Амону-Ра, богу этого храма и города. Царская свита проследовала через окаймленную колоннами комнату для жертвоприношений. Вдоль стен, увековеченный в каменной резьбе, Аменхотеп гнал священный скот и совершал ритуальные подношения цветов и благовоний на том месте, где золотая барка бога должна была оставаться на протяжении праздника. Я слышал, что дальше за этим местом располагалось множество маленьких молелен, выходящих в Божественное Святилище, а вдоль боковых стен шли другие, еще меньшие по размерам, комнатки, где, окутанные глубокими тенями, стояли изваяния богов, вылитые в золоте. Но смертным, за редким исключением, нельзя было ступить дальше и шагу. Лишь сам царь и наиболее высокопоставленные жрецы имели право входить в святилище Амона в темном сердце храма, где находилась его статуя, дававшая богу возможность присутствовать среди людей, где ее почитали, кормили и облачали.
Теперь наступил момент, когда Тутанхамон должен был в одиночку идти вперед, в таинственное Святилище. Анхесенамон могла сопровождать его до передней комнаты, но не дальше. Царь выглядел взволнованным, но, очевидно, набирался храбрости. Анхесенамон и царь вышли вперед и вместе скрылись в проходе, и воцарилась тишина.
От густых ароматов благовоний, смешанных с жаркими запахами пота и человеческих тел, трудно было дышать — столько людей набилось в тесную комнату; толпа скопилась также и на Солнечном дворе позади нас. Ряды жрецов возносили молитвы; раздавался жестяной звон систров; храмовые певицы распевали гимны. Время, казалось, тянулось бесконечно… Я увидел, как Эйе слегка приподнял голову, словно сомневаясь, все ли в порядке.
И внезапно царь и царица появились вновь, вместе. Он сменил Синюю корону на Двойную корону Верхнего и Нижнего Египта. Коршун и кобра сияли у него на лбу, символизируя божественную защиту. На Анхесенамон была высокая корона с двумя перьями, та самая, которую носила ее мать Нефертити, — тем самым она объявляла себя Царицей-Богиней. Тутанхамон, который теперь ничуть не выглядел неуверенным или испуганным, горделиво смотрел вперед, поверх голов изумленной толпы жрецов и сановников, сгрудившихся в передней комнате, и дальше, на Солнечный двор. Выждав, он заговорил тихим, напряженным голосом:
— В храме Амона боги открыли себя Тутанхамону, Живому образу Амона. Я обладаю царскими именами: мое Горово имя — «Могучий бык, совершенный в своем воплощении», а также «Царь Верхнего и Нижнего Египта», «Ра — господин превращений, властитель правосудия». Этими своими царскими именами я возлагаю на себя Двойную корону и беру скипетр правителя и плеть Осириса. С этого дня я объявляю себя царем по имени и деяниям.