Тутанхамон. Книга теней

Небамон пинком захлопнул дверь, с силой вогнав ее в хлипкую раму. Мы с Тотом смиренно уселись с нашей стороны не особенно опрятного низкого стола, заваленного свитками папируса и кусками пищи и заставленного закопченными масляными светильниками. Крупное лицо Небамона, вечно заросшее черной щетиной, выглядело темнее обычного. Он презрительно взглянул на Тота, ответившего ему бесстрашным взглядом, и принялся гонять по столу документы своими мясистыми ладонями. Его руки не подходили для бюрократа. Он был создан для улицы, а не для возни с папирусами.

Мы с ним избегали разговаривать непосредственно друг с другом, но я старался показать Небамону, что не держу на него обиды за то, что начальником стал он, а не я. Это была не та работа, которой я бы для себя желал, несмотря на разочарование моего отца и желания Танеферет. Она предпочла бы, чтобы я пребывал в безопасности кабинета, — но она прекрасно знает, как я ненавижу быть пленником душной комнаты, погрязшим в скуке и бессмыслице внутриполитической возни. Нет, пусть Небамон все это забирает себе. Однако теперь он имел надо мной власть, и мы оба знали это. Вопреки моей воле, что-то грызло меня изнутри.

— Как семья? — спросил Небамон без особого интереса.

— У них все хорошо. А ваша?

Он неопределенно махнул рукой, словно утомленный жрец, отгоняющий надоевшую муху.

— Что за бардак, — проговорил он, качая головой. Я решил молчать о том, что видел.

— Как по-вашему, кто за этим стоит? — спросил я невинным тоном.

— Не знаю. Но когда мы их найдем — а мы их найдем! — я лично сдеру кожу с их тел, медленно, длинными полосками. А потом выставлю их в пустыню под полуденное солнце, в качестве угощения для муравьев и скорпионов. А сам буду смотреть.

Я знал, что в его распоряжении нет достаточных ресурсов, чтобы хоть одно из этих дел расследовать как положено. За последние годы бюджет Меджаи вновь и вновь урезали в пользу армии, и слишком много бывших меджаев сидели теперь без работы или же нанимались — за лучшее вознаграждение, чем когда-либо получали на прежней службе — личными охранниками к богатым клиентам, оберегать их семьи, их дома или их набитые сокровищами гробницы. Это создало неблагоприятные условия для работы городской сыскной службы. Поэтому Небамон делал то, что обычно делал, сталкиваясь с настоящей проблемой: арестовывал пару подходящих подозреваемых, придумывал на них дело и устраивал показательную расправу. Так протекает правосудие в наши дни.

Он откинулся назад, и я увидел, насколько вырос его живот с той поры, как он был назначен на новую должность. Судя по всему, тучность, подразумевавшая богатую и спокойную жизнь, стала частью его нового «я».

— Давненько вы не выдавали своих больших идей, а? Полагаю, вы пришли разнюхать, не удастся ли и вам поучаствовать в расследовании…

Он посмотрел на меня так, что мне захотелось выйти вон.

— Это не про меня. Я наслаждаюсь спокойной жизнью, — ответил я. Небамон, кажется, обиделся.

— Тогда какого черта вам здесь надо? Осматриваете достопримечательности?

— Сегодня утром я обследовал мертвое тело. Мальчик — юноша — умер при любопытных обстоятельствах…

Но он не дал мне закончить.

— Кому какое дело до мертвого мальчишки! Напишите рапорт, подшейте к делу… а потом, сделайте мне одолжение, ступайте домой. Сегодня для вас здесь ничего нет. На следующей неделе, быть может, я подыщу вам чуток работы, подчистить хвосты, когда остальные закончат. Настало время дать молодым офицерам возможность проявить себя.

Я заставил себя улыбнуться, но это больше походило на оскал разъяренного пса. Небамон это увидел. Он ухмыльнулся, встал, обошел вокруг стола и с насмешливой любезностью открыл передо мной дверь. Я вышел. Дверь захлопнулась у меня за спиной.

Сотни несчастных мужчин и женщин всех возрастов, согнанных во внутренний двор городской Меджаи, кричали о своей невиновности и выкрикивали мольбы или же осыпали друг друга оскорблениями. Многие протягивали все, что только оказалось у них на этот момент, — драгоценности, кольца, одежду, порой даже записку, нацарапанную на обломке камня, — пытаясь купить себе свободу у стражей. Никто не обращал на них внимания. Их будут держать здесь без всяких оснований столько, сколько потребуется. Стражники-меджаи методично и безжалостно связывали запястья и лодыжки тем, кто еще не был связан.

Я прошел через низкий темный проход в тюремный блок и немедленно ощутил горячее, устойчивое зловоние страха. В крошечных камерах пытали закованных в цепи пленников, им выкручивали руки и ноги и осыпали жестокими ударами, в то время как их исповедники спокойно повторяли одни и те же вопросы, снова и снова — так отец мог бы обращаться к лгущему ребенку. Жалобные причитания и мольбы пленников оставались без ответа. Никто не смог бы вынести такой боли — и такого страха перед болью, — и, разумеется, задолго до того, как на свет вытаскивали ножи и их острые лезвия показывали жертвам, те соглашались дать любые показания, какие им скажут.

Я увидел ее в третьей из переполненных камер. Она сидела в темном углу на корточках на вонючей земле.