Тутанхамон. Книга теней

Ладья незаметно высадила меня в дальнем углу порта, и я двинулся мимо сотен пришвартованных судов, с нарисованными на каждом глазами, качавшихся и бившихся друг о друга на поверхности темных речных струй; паруса были сложены и убраны, члены команд и кое-кто из портовых рабочих спали на палубах и в тени сложенных в кучи товаров, свернувшись во сне клубком, словно уложенные в бухту веревки. В дальнем конце причала, в темноте, я к своему удивлению заметил две ладьи, с которых сгружали товар. Факелов там не зажигали, впрочем, для работы, наверное, было достаточно света луны. Люди трудились молча, сноровисто перенося многочисленные глиняные сосуды с кораблей к группе повозок. Среди грузчиков, направляя ход работы, расхаживал высокий худощавый человек. Скорее всего, контрабандисты, поскольку никто другой не отважился бы плавать по опасной реке в темноте. Ну что ж, это не мое дело. У меня были другие заботы.

Ходьба — мое лекарство от смятения; это единственное, что порой дает мне почувствовать себя душевно здоровым. Я возвращался домой по безлюдным улицам, и теперь ночной город казался мне пустым театром, сооружением из папируса, теней и грез. Я задался целью хорошенько обдумать все, что преподнес этот необычный день. Праздничные ритуалы с их неожиданно угнетающей атмосферой; поразительный акт святотатства; девушка-пленница и ее гнев, вызревший, словно вино, в нечто темное и могущественное; ночное свидание с правительницей царства, сходящей с ума от страха; встреча с царской кормилицей. И возможно, наиболее шокирующее из всего: мертвый мальчик, его жестоко раздробленные члены, его отталкивающе безукоризненная поза готовности к смерти и заклинание на полоске холста. Какое отношение все эти вещи, события этого дня, могли иметь друг к другу? Если, конечно, они вообще имели друг к другу отношение — ибо я склонен находить общие закономерности там, где их, возможно, никогда и не было. Тем не менее я почувствовал что-то — нечто интуитивное, ускользающее, почти недосягаемое для мысли, словно блестящая кромка глиняного черепка, на мгновение вспыхнувшая среди руин, — но оно тут же снова пропало. На настоящий момент ничего не складывалось. Я знаю, что люблю размышлять, каким образом несопоставимые, казалось бы, вещи могут внезапно оказаться связанными, скорее в виде мечты или стихотворения, нежели в реальности. Мои коллеги высмеивают меня, и, возможно, они правы — и все же мне почему-то не кажется, что тайна, сокрытая у человеческих существ в сердце, действительно так уж логически постижима, как они говорят. Но, с другой стороны, какой прок мне от этого сейчас?

Затем я стал раздумывать о резном изображении. На первый взгляд оно выражало враждебность по отношению к прежнему режиму Атона, который нынешний царь пережил, унаследовал и теперь (как это было ясно из его публичных заявлений, действий и вновь построенных зданий) разрушал. Однако совершенное кощунство не было чем-то исключительным, и тут возникал интересный вопрос: почему изображение доставили царю, да еще таким путем, который говорил о тщательном планировании и близком знакомстве с дворцовой жизнью? Если смотреть глубже, в послании таилась серьезная угроза, поскольку уничтожение знака символизировало уничтожение реальности. Царь был также и Солнцем. А значит, уничтожение Солнца и, еще хуже, уничтожение царских имен означало уничтожение царя и царицы в посмертной жизни. Здесь крылось и кое-что еще: откровенное неистовство, с которым были нанесены удары зубилом, говорило о сильнейшем, едва ли не безумном гневе, как будто каждый удар был направлен не на камень, а на вечный дух царя. Но почему и кто это сделал?

Я поднял голову и посмотрел на луну, которая опустилась уже к самым крышам и пилонам храмов, похожая на серпик света в левом зрачке Гора; мне вспомнилась старая притча, которую мы рассказываем детям, — о том, что это был последний недостающий кусочек в разрушенном глазу бога, и как его в конце концов восстановил Тот, бог письма и тайных знаний. Теперь-то нам известно, что это не так, — из наблюдений мы знаем о движениях и конфигурациях небесных тел, в наших звездных календарях записаны их постоянные перемещения и великие возвращения, и через год, и через бездну времен. А потом… внезапно мне пришла в голову мысль: что, если камень должен был донести более очевидный смысл? Что, если он означал затмение? Возможно, имелось в виду настоящее затмение? Возможно, помрачение Живого Солнца было всего лишь метафорой. А если нет? Это казалось возможным, и, так или иначе, мне понравилась эта мысль. Надо будет поговорить с Нахтом — он знает все о подобных вещах.