Туунугур (СИ)

- Так вот учебная часть опять нашла в документации кафедры несоответствия госстандарту. А ведь мы перешли на ФГОС-3 несколько лет назад! Со следующей недели снова меняются требования к оформлению рабочих программ. Кроме того, из Якутска пришёл новый расчёт часов...

Киреев сел, посрамлённый.

- Евреи, - едва слышно проскрежетал рядом Фрейдун Юханович.

Фрейдун Юханович Джибраев хотя и спешил в любой неприятности усматривать еврейские козни, но антисемитом не был. Напротив: историк держался того мнения, что евреи умнее всех прочих народов. Поэтому, если кто-то обходил Джибраева на карьерном повороте или просто вызывал зависть своей ушлостью, у него всегда наготове было объяснение. Понемногу Фрейдун Юханович пришёл к убеждению, что почти все сотрудники института - евреи в большей или меньшей степени. Даже Киреев с его мордовско-ингушской кровью ходил у Джибраева в неявных иудеях, о чём историк со свойственной ему прямотой и сообщил молодому преподавателю. "Фрейдун Юханович, - хохотнул в ответ Киреев. - Вас послушать, так вы - единственный на кафедре русский человек".

Неудивительно, что новая напасть от руководства обострила в Джибраеве старые фобии.

- Вы-то все защититесь, потому что - свои, - переживал он, возвращаясь вместе с Киреевым в кабинет. - А я пролечу. Меня начальство не любит, это известно. Я ему правду в глаза говорю, хвостом не верчу.

- Что вы страдаете? - буркнул шедший рядом Киреев, мысленно продолжая спор с директором. - У вас же диссертация почти готова. А у нас с Александром Михайловичем ещё и темы нет.

- Нет-нет, вы не понимаете! Вас всё равно утвердят, без преподавателя экономики никуда. А Вареникин... он ходы найдёт. Что я, не знаю? Он с замдиректора по науке на короткой ноге. А мне диссертацию ещё шлифовать и шлифовать. Русский-то - не родной, вы же понимаете.

- Ну, давайте я вам отшлифую. Не бесплатно, конечно.

- Возьмётесь? - возликовал Фрейдун Юханович, останавливаясь. - Ох как было бы замечательно! - Но тут же напрягся. - А во сколько мне это встанет?

- За десять тысяч сделаю.

- Не круто ли?

- Я ж - еврей, - ухмыльнулся Киреев. - У нас на мелочи не размениваются.

- Спасибо, спасибо вам большое.

- Да не за что. Мы теперь с вами не конкуренты, Фрейдун Юханович. В понедельник напишу заявление об уходе. Достало. Ухожу на вольные хлеба.

Лицо историка вытянулось.

- Анатолий Сергеевич! Где ж я вас буду искать? Не горячитесь. У вас контракт заканчивается летом. Доработаете и уйдёте тихо.

- Тихо, молча, по-английски, - рассеянно произнёс Киреев. Поднял глаза на Джибраева и изрёк: - Но я-то - не англичанин.

Глава вторая

Воины света

Дверь вагона открылась, и на платформу неспешно сошла молоденькая проводница в зимнем обмундировании. Бросив взгляд на зябко переминающегося Киреева, кашлянула в кулак.

- Здравствуйте, - сказал ей вежливый Киреев.

- Здравствуйте, - кивнула она, ёжась от мороза.

Киреев с невольным сочувствием посмотрел на девушку - такая она была маленькая и невзрачная, да ещё и в пальто на два размера больше: во всём РЖД не нашлось форменной одежды на такую кроху.

Из вагона потянулись пассажиры. Они протискивались со своими чемоданами и сумками через узкий тамбур, окутанные облаками пара. Обнимались со встречающими, смеялись, некоторые закуривали.

Наконец, появился тот, кого ждал Киреев. Бородатый, с футляром для гитары в руках, он бодро сбежал по железным заснеженным ступенькам и подошёл к Кирееву.

- Ну привет, толстый. Как жизнь?

- Привет, бородатый, - ответил Киреев, улыбаясь. - С прибытием.

Это был Генка, однокурсник Киреева, вместе с ним выступавший когда-то за вузовскую команду КВН. Киреев писал для команды тексты, а Генка кривлялся на сцене, местами даже вызывая смех и аплодисменты в зале. Весомое достижение, если учесть, что половину зрительного зала занимала откровенная шпана, не стеснявшаяся кричать в сторону артистов всякую фигню и оставлявшая после себя груды пустых бутылок.

Человеком Генка был неплохим, но со странностями. Одной из них была феноменальная назойливость - если не начать его выпроваживать, Генка запросто мог заночевать в гостях, упав на пол и заснув: к комфорту он был совершенно не привередлив. Ранним утром по всем телефонам начинались панические звонки его родителей.

Киреев не понимал причин такого генкиного поведения, пока сам не познакомился с его предками. Папа - типичный люмпен - всю жизнь вкалывал там, где не требовалось интеллектуальных усилий. Достаточно было мысленно примерить на него пару татуировок в соответствующих местах, и он сошел бы за старожила зоны. Мама - прирождённая вахтёрша - одна могла заменить полк кремлевской охраны. А младший брат был настоящим гопником, без балды, и от одного алкогольного запаха впадал в неистовство разрушения.

Будучи от природы незлым и небесталанным, Генка с детства бился в этом окружении как в клетке, но ничего не мог поделать, даже приближаясь по возрасту к тридцатнику. Его упорное нежелание возвращаться домой становилось на этом фоне совершенно понятным.