Тузы за границей

Разумом он смирился с прискорбной быстротечностью их жизней. Но никогда еще в лоб не сталкивался с ней. Блайз давно умерла. Брауна годы не брали. О Дэвиде не было ни слуху ни духу, так что он, как и Блайз, оставался в его памяти молодым и очаровательным. А из всех его новых друзей лишь Хирам только входил в неуютную пору среднего возраста. Марк – совсем еще дитя. И все же сорок лет назад именно отец Марка конфисковал корабль Тахиона. А самого Марка еще даже не было на свете!

Стул оказался очень кстати.

– Данель, – повторил он снова.

– Не поцелуешь меня, Тахи, как в былые времена?

Под выцветшими глазами набрякли тяжелые желтоватые мешки. Сухие седые космы собраны в неряшливый узел, губы окружены сеткой глубоких морщин, в которых, словно кровь, запеклась растекшаяся помада. Она склонилась ближе, обдав его волной несвежего дыхания – крепкий табак, дешевое вино, кофе и испорченные зубы.

Он невольно шарахнулся от этого зловония, и на этот раз смех женщины был натужным – точно она не ожидала такой реакции и теперь прикрывала боль. Хриплый смех перешел в затяжной приступ кашля, Тахион вскочил со стула и бросился к ней. Она раздраженно отмахнулась от его руки.

– Эмфизема. Только не начинай, le petit docteur[109]. Я слишком стара, чтобы бросить курить, и слишком бедна, чтобы надеяться на медицинскую помощь, когда придет время умирать. Так что я просто курю побольше, чтобы все кончилось побыстрее и обошлось мне подешевле.

– Данель…

– Bon Dieu[110], Тахион. Ты зануда. Никаких поцелуев в память о былых временах, и, похоже, разговора тоже не получится. Хотя, насколько я помню, ты и раньше был не мастак по части разговоров.

– Я находил все необходимое мне общение на дне бутылки.

– Похоже, ты нисколько этого не стесняешься. Смотрите все! Великий человек.

Она видела знаменитую на весь мир личность, стройного мужчину, разодетого в кружева и парчу, а он, оглядываясь назад, на отражения бесчисленных воспоминаний, – лишь череду потерянных лет. Дешевые номера, пропахшие потом, рвотой, мочой и безысходностью. Как он стонал в какой-то подворотне в Гамбурге, избитый едва ли не до смерти. Как он заключил дьявольский договор с сочувственно улыбающимся человеком, и ради чего? Ради еще одной бутылки.

– Чем ты занимаешься, Данель?

– Работаю горничной в отеле «Интерконтиненталь». – Она словно прочитала его мысль. – Да, бесславный конец для пламенной революционерки. Революция так и не произошла, Тахи.

– Да.

– Что нисколько тебя не расстраивает.

– Да. Я никогда не разделял ваших – я имею в виду всех вас – утопических взглядов.

– Но ты оставался с нами. Пока мы в конце концов не дали тебе от ворот поворот.

– Да, я нуждался в вас, и я использовал вас.

– Боже, какая откровенность! Подобные свидания предполагают «bonjour», «comment allez-vous»[111] и «о, да ты ничуть не изменилась». Но мы уже сказали все эти банальности, верно?

Горькая насмешка в голосе добавляла убийственного яда ее словам.

– Чего ты хочешь, Данель? Зачем ты просила меня о встрече?

– Потому что знала – это разбередит тебя. – Окурок «Голуаза» отправился вслед за своим предшественником на растерзание в пепельнице. – Нет, не так. Я видела, как проезжал ваш кортеж. Все эти флаги и лимузины… И вспомнила другие времена и другие знамена. Наверное, мне хотелось о них помнить, а чем старше мы становимся, тем более расплывчатыми, менее реальными становятся воспоминания юности.

– К несчастью, я лишен этой милосердной участи. Мой народ никогда ничего не забывает.

– Бедный маленький принц.

Она снова влажно закашлялась.

Тахион сунул руку в нагрудный карман, вытащил бумажник, принялся отсчитывать купюры.

– Это еще что такое?

– Это те деньги, которые ты давала мне на коньяк, вместе с процентами за тридцать шесть лет.

Она отпрянула; в глазах у нее блестели непролитые слезы.

– Я позвала тебя не затем, чтобы разжалобить.

– Да, ты позвала меня затем, чтобы уколоть меня, сделать больно.

Женщина отвела глаза.

– Нет, я позвала тебя для того, чтобы вспомнить другие времена.

– Не очень-то они были добрые.

– Для тебя, может, и нет. А я любила их. Только не обольщайся. Ты тут ни при чем.

– Я знаю. Революция была твоей первой и последней любовью. Трудно поверить, что ты отказалась от нее.

– С чего ты взял?

– Но ты же говорила… я подумал…

– Даже старость может молиться за перемены, пожалуй, даже более горячо, чем молодость. Кстати, – она отхлебнула кофе, шумно причмокнув, – почему ты не помог нам?

– Я не мог.

– Ну да, конечно. Маленький принц, ревностный роялист. Тебя никогда не волновали простые люди.

– Не в том смысле, в каком вы используете это понятие. Вы обесценили его, свели к лозунгам. Меня учили защищать людей и заботиться о них как о личностях. Наш обычай лучше.

– Ты – паразит.

В ее лице Тахион уловил мимолетную тень той девушки, которой она была когда-то. Его губы дрогнули в почти печальной улыбке.