ТВ - эволюция нетерпимости

Конфликт между позицией публициста, осмысляющего событие, и позицией информатора, оперативно показывающего само событие, возникал все чаще. Но в какой мере он действительно был конфликтом? И в августе 91-го, и в октябре 93-го, не говоря уже о трагических днях чеченской войны, журналисты были вынуждены решать – показывать ли ход событий такими, каковы они есть, или вначале выработать собственную точку зрения на то, что ты показываешь. Работа публициста требовала анализа фактов, работа репортера – демонстрации самих фактов. Но не будь репортеров, комментатору-публицисту не на чем было бы строить свои анализы. Профессиональное достоинство репортера целиком зависело от его умения непредвзято представить картину происходящего, без чего невозможно было бы выявить суть событий.

Наиболее тенденциозным освещение чеченских событий выглядело во «Времени» /по степени доверия зрителей, свидетельствовали опросы, программа занимала последнее место/. В репортаже о встрече тогдашнего министра внутренних дел Куликова с тяжелораненными солдатами из Чечни из кадра тщательно устраняли костыли, инвалидные коляски и покалеченных солдат, чтобы не травмировать зрителя.

Никого не волновало, что министр приехал на встречу именно с ранеными солдатами.

Еженедельные «Дни» Невзорова /1996/ – на том же ОРТ – комментировали происходящее как продолжение серии «Наши». Зловещий орел на заставке был словно заимствован из бутафорского реквизита «Кукол». «Репортажи» с призывами довести войну до конца, по-существу, повторяли публикации газет «Завтра» или «Лимонки». Призывы к военной героике пронизывали едва ли не все сюжеты. Терпевшие поражение за поражением, генералы выступали в программе как спасители нации и символы благородства, а все, кто протестовали против кровавой бойни, как злостные пораженцы. По существу, программа «Дни» выступала как антипод «Итогов».

Предвзятость программы была подчеркнутой, сама ее стилистика не предполагала никаких ссылок на первоисточники и никаких иных взглядов, кроме тех, которые исповедовал комментатор-пропагандист, рубивший с плеча немудреные истины. "Ты мне лапшу на уши не вешай", – обращался он к полковнику ФСБ. /«Только война отделяет мальчика от мужчины», – уверяли в годы войны во Вьетнаме американские плакаты, созданные по заказу Пентагона/.

Репортажи и аналитические программы о чеченской войне – НТВ и других каналов с одной стороны, а ОРТ с невзоровскими «Днями» с другой - давали понять, насколько соблюдение этических правил взаимосвязано с объективностью и полнотой освещаемых телевидением событий. Информационные выпуски показывали, как дезориентирует зрителей отсутствие четких различий между мнениями и фактами. Как теряется ощущение достоверности, если документалисты забывают называть источники информации или сообщать о случаях давления на журналиста противоборствующих сторон. Как возникает дисбаланс между скудными репортажами и перебором студийных комментариев, изобилующих эмоциями - ни мимика, ни интонационные модуляции, ни прерывающийся голос и трагический взгляд не в состоянии были восполнить недостаток видеоматериалов.

Несмотря на противоположный подход к событиям, обе стороны допускали явные передержки в своей профессии.

Исследуя приемы и методы объективного или тенденциозного освещения событий, составители сборника «Журналистика и война» /1995/ приводят немало наглядных примеров простодушной или намеренной дезинформации. В их числе – сознательное «умолчание» неприятных фактов /скажем, потери российских сил от огня своих же/. Дискредитация оппонента, высказывающего неугодное мнение /«разве способен на что-нибудь путное Егоров, когда он – бывший председатель колхоза и коммунист?!»/. Предопределяющие ответ вопросы интервьюера /«Как вы относитесь к чеченской авантюре?»/. Некорректные обобщения комментатора /«русские воюют с кавказцами»/ и его безапелляционный тоном, которым провозглашаются неочевидные и спорные утверждения /«никто не будет отрицать...», «каждый здравомыслящий человек считает...»/.

Нередко журналисты прибегали к намеренной героизации: чеченские бойцы показывались прирожденными воинами – все, как один, ставшими на защиту своей Родины, в отличие от их противников – затравленных, замерзших, голодных солдат, парализованных от ужаса. В числе пропагандистских приемов фигурировала и противоположная тактика – рядовые бойцы выступали несмышленышами, мальчишками 18–20 лет, которых оторвали от материнской груди и послали на бойню в то время, как 12–14-летние подростки-чеченцы выглядели вполне мужественными бойцами, воюющими наравне со взрослыми. Нередко выступала и ложная мотивация, определяющая моральную ценность поведения воина. В одних случаях он движим «стремлением отомстить за гибель товарищей» и «отказом смириться с несправедливостью», в других, напротив – желанием «сохранения власти», «материальной заинтересованностью» или автоматическим выполнением «бездумных приказов».