Тварь у порога

В чем же он преуспел на самом деле, так это в том, что стал искренним приверженцем и усердным исследователем всевозможных тайных магических знаний, ибо библиотека Мискатонского университета всегда была и до сих пор остается одним из крупнейших хранилищ книг из этой области. Сызмальства проявляя поверхностный интерес ко всевозможным фантазиям и причудливым вещам и явлениям, он со временем с головой ушел в изучение различных рун и загадок, дошедших до нас из легендарного прошлого, и словно специально созданных далекими предками для того, чтобы отчасти направлять, но больше озадачивать последующие поколения. Он зачитывался такими произведениями как пугающей «Книгой Эйбона», творениями фон Юнзта, созданным безумным арабом Абдул Альхазредом запретным «Некрономиконом», хотя и хранил в тайне от родителей тот факт, что вообще когда-либо держал их в своих руках. Эдварду исполнилось двадцать лет, когда родился мой единственный сын, и ему явно было приятно, когда своего ребенка я назвал в его честь Эдвардом Дерби Аптоном.

К двадцати пяти годам Эдвард Дерби стал поразительно образованным в своей области знания человеком, и довольно хорошо известным поэтом и фантастом, хотя явный дефицит контактов с живыми людьми отчасти замедлял его литературный рост, поскольку придавал его произведениям несколько искусственный характер сугубо книжных творений. Возможно, я был самым близким другом Эдварда, считая его неисчерпаемым источником важнейших теоретических посылок, тогда как сам он опирался на меня во всех тех вопросах, в которых не хотел обращаться за помощью к собственным родителям. Он почти всегда пребывал в одиночестве — не столько задавшись подобной целью, сколько в силу своей застенчивости, инертности и избыточного родительского покровительства, — и в обществе показывался крайне редко, да и то на весьма поверхностном уровне. Когда началась война, его по причине слабого здоровья и укоренившейся робости освободили от службы в армии. Я же был направлен в Платсберг для прохождения комиссии, однако на театр боевых действий так и не попал.

Прошло еще несколько лет. Когда Эдварду было тридцать четыре года, умерла его мать, после чего он на несколько месяцев оказался выведен из строя какой-то разновидностью странного психического недуга. Для лечения отец свозил его в Европу, где ему удалось довольно существенно поправить здоровье сына. С тех пор Эдвард весьма часто пребывал в состоянии некоего подчеркнутого оживления и веселья, словно радуясь тому, что хотя бы частично освободился от сковывавших его доселе пут. Несмотря на свой вполне зрелый возраст, он стал общаться с более «прогрессивно мыслящими» молодыми людьми, а однажды даже оказался замешан в какую-то довольно темную и одновременно дикую историю, после чего был вынужден уплатить вымогателю крупную сумму (кстати, занятую у меня), дабы сохранить в тайне от отца свою причастность к этому делу. В Мискатонском университете тогда вовсю циркулировали довольно странные и даже зловещие слухи относительно некоторых из таких группировок, причем поговаривали о чем-то связанном с черной магией и даже о более невероятных и непостижимых вещах.

II

Эдварду было тридцать восемь лет, когда он встретил Айзенат Уэйт. По моим оценкам, в то время ей было года двадцать три, и в Мискатонском университете она прослушивала курс средневековой метафизики. Дочери одного из моих друзей ранее доводилось встречаться с Айзенат в школе Холла в Кингспорте, однако она старалась держаться подальше от этой девушки из-за ее весьма странной репутации. Это было темноволосое, миниатюрное существо, можно сказать, даже весьма хорошенькое, если не считать ее чересчур выпуклых глаз. И все же было во всем ее облике нечто такое, что сразу настораживало и противопоставляло ей других, в первую очередь повышенно чувствительных людей, хотя основная причина того, что многие отворачивались от нее, заключалась в происхождении этой девушки и ее манере общаться. Она происходила из семьи иннсмаутских Уэйтов, а в сознании многих еще были живы мрачные, из поколения в поколение передававшиеся легенды про разрушающийся, ныне почти опустевший Иннсмаут и его обитателей. Ходила молва о каких-то кошмарных сделках, заключавшихся его жителями в середине XIX века, и о странных чертах их внешности, которые вроде бы были «не вполне человеческими», словно затаившимися в древних семьях полуразвалившегося порта. Впрочем, все это оставалось лишь молвой, придумать и со страшным замиранием в голосе повторять которую могли лишь представители старых янки.