Твардовский

Несмотря на все развлечения, забавы, обольстительные приманки света, Твардовский не забывал о науке. Встречаясь с знакомым краковским академиком, Твардовский не упускал случая завязать диспут, и по-прежнему были непобедимыми все его аргументы; за первым словом вытекала целая вереница мыслей, предположений, доказательств, цитат, которыми он засыпал своих антагонистов.

Вся эта мудрость оставалась за ним так же, как и прошлое, которого совершенно забыть он не мог, но к которому возвратиться было невозможно. Теперь светский человек проявлялся в нем более, чем ученый. С пустыми, поверхностными людьми, которыми обыкновенно наполнен свет, которые умеют с чувством и знанием дела говорить о лошадях, кухне и женщинах, Твардовский казался таким же пустым. Дивились его друзья и приятели, принадлежавшие к тому разряду людей, о которых мы сказали, не слыша от него прежних глубокомысленных, ученых суждений, которыми они прежде так поражались. Твардовский не походил в этом случае на тех пустых педантов, которые в самый легкий разговор любят примешивать свою эрудицию, от которых везде и во всем пахнет педантизмом и сухою схоластикою. Даже и в серьезном, ученом разговоре, в который, впрочем, никогда не вмешивался Твардовский, с профанами он умел быть умеренным, касаясь, так сказать, одной шелухи науки, — видимой, осязаемой ее части; он умел приспособить рассудок свой к понятиям и требованиям тех, с которыми вступал в разговор. В этом заключалось настоящее превосходство его перед другими, проявлялись могущественные последствия метаморфозы: теперь у него было два лица, два вида. Он оставлял прежнюю, старую науку свою мудрецам и брал от молодости характер светского, современного человека. Его слава становилась теперь двуличною, подобно его характеру и наклонностям. Одни прославляли в нем сибарита и богача, умевшего хорошо пожить; другие — великого, непобедимого мудреца. Твардовский не оставил даже своей докторской практики, которая привлекала к нему множество народа и приносила доходы.

Такие качества делали Твардовского в глазах народа каким-то чудом, о котором ходили самые дивные и нелепые слухи: каждый ценил и хвалил Твардовского по-своему.

— Что это за редкий, превосходный человек! — говорил молодой гуляка, один из собеседников Твардовского, встречаясь со своим приятелем, ученым и серьезным академиком. — Как живет! Что у него за вина, что за кухня!..

— Что за мудрец, что за несравненный философ! — прерывал его академик, и потом они оба спрашивали друг у друга:

— Да о ком говоришь ты?

— О ком? Известно о ком: о Твардовском, — великом светильнике Краковской Академии, almae matris, которая произвела его на свет.

— Я говорю о Твардовском, богатом докторе, которого дом открыт для всех, который живет не хуже короля. Неужели это тот самый Твардовский, о неиссякаемой мудрости которого ты проповедуешь?

— Не иначе. Двух Твардовских нет, да и не будет на свете…

Бросившись в омут светских наслаждений и испытав их, Твардовский захотел коснуться, со своей стороны, этой жизни. Общество молодых людей, пиры и обеды, веселые забавы и развлечения далеко еще не заключали в себе всех удовольствий света. Твардовский еще не испытал женской любви, а что же может назваться венцом наслаждений житейских, как не любовь женщины, — многих женщин, — любовь, всегда разнообразная, всегда чарующая, всегда роскошная и пламенная. Для Твардовского все дело заключалось теперь только в выборе, а выбор этот не мог не быть трудным. Теперь, когда Твардовский помолодел, когда его со всех сторон преследовали пламенные взгляды, страстные речи, чарующие улыбки, — теперь он казался равнодушным и холодным; он хотел, чтобы та, в объятия которой он бросится, была достойна его, чтоб божество стоило жертвы. Прежних своих знакомых, — Ганну, бурмистровну Вейгель, отвергнувших его страстную любовь, — Твардовский теперь едва узнавал, едва удостаивал взгляда. Он проходил мимо них, веселый, беззаботный, равнодушный, показывая вид, будто не узнает их, или взглядывая на них насмешливо.

Идеалом женщины, у ног которой Твардовский сложил бы первую любовь свою, была девушка, чистая, как небо, невинная, как солнце. В ней, в этой девушке, хотел Твардовский найти все совершенства духа и тела, ума и чувств, рассудка и страсти, все, что льстило бы его чувствам и самолюбию. Он хотел взять ее богатою, знатною; он хотел вырвать ее у тех, которым людская гордость и тщеславие давали больше против него прав. Теперь крестьянка, простая мещанка уже не годились для него; ему хотелось лучшего, совершеннейшего; он только теперь помышлял, какую разницу делают между женщинами порода и воспитание… Под свежими прелестями молодой крестьянки, покрытой грубыми лоскутьями, Твардовский видел теперь только кусок вкусного мяса!..