Твари

Сергей вдруг подумал о себе самом с поразившей его злостью. Не жизнь, а сплошной забег. Марафон, где финишная черта всегда оказывалась в одном и том же месте: его однокомнатной квартирке, забитой книгами, неухоженной, безнадежно холостяцкой и как бы вполне защищенной от всех треволнений внешнего мира. Р-р-раз — и как в детстве под одеялом. Ни чудовищ, ни драконов, ни прочих ужасов. Его марафон последних двух десятилетий начинался забегом на бесчисленные митинги, где одни с ловкостью фокусников ковали свое личное светлое будущее, а другие, одурев, как и Телешов, от внезапно нахлынувшей свободы, орали свое «за» всему, что предлагали иллюзионисты на трибунах, и свое «долой», протестуя против того, что те же страстные ораторы призывали разнести в драбадан. Орали потому, что наконец-то можно было открыть рот — и как же было не орать… А потом новые забеги: к газетным киоскам за кипами жадно прочитываемых газет, к старенькому телевизору с теми же страстными борцами за народную волю, переместившимися с трибун на телеэкраны, забег на малогабаритные прокуренные кухни, где оравшие вчера спорили о том, что надо будет орать завтра — и снова забег за забегом, на митинги, марши протестов, всенародные акции братания, «возьмемся за руки, друзья» и «враг не пройдет»… Нескончаемый интеллигентский марафон все-таки завершился, и в полном соответствии со сценарием: вожди народных масс вместе со свитой обустроились так, как не снилось всей прежней элите геронтократов, а наоравшиеся до хрипоты и вдруг растерявшиеся участники массовки финишировали в своих неухоженных, но по-прежнему забитых книгами квартирках. Как в детстве под одеялом, нырнул — и ни чудовищ, ни страхов, ни прочих гадостей. Разве что бессильная злость, смешанная со стыдом — а то и другое вполне надежно гасилось водкой, чаще всего в тех же компаниях на тех же малогабаритных прокуренных кухнях… «А пошли вы все…» Что ж, подумал Сергей, как бегали, так и добежали. Девиз каждого прожитого дня и жизни в целом свелся к поэтично звучащей латинской фразе, где-то и когда-то читанной: Noli me tangere. «Не тронь меня». Или, в переводе более прозаическом, «а пошли вы все…»

Он попытался представить себе Кремера, Костю или хотя бы Алину — все-таки интеллигенция по определению — среди таких бегавших и набегавшихся марафонцев, усталых, озлившихся и нырнувших под свои индивидуальные одеяла подальше от всяких страхов и тревог. Попытался представить — но… не смог.

Наговицына с двумя криминалистами забралась в машину, куда уже внесли тело. Майор с участковым тем временем подошли к подъезду, переговариваясь вполголоса. Молодые милиционеры что-то втолковывали людям, пытавшимся пройти то ли к себе домой, то ли направлявшимся к кому-то в гости. Кремер подозвал к себе старшего наряда, объяснив, что людей пропускать можно — кроме тех, что шли в первый подъезд крайнего дома, у которого они и стояли. К оцеплению подъехала потрепанная «Нива», из которой выбрался колоритный тип, похожий на картинных геологов-романтиков шестидесятых: плотная рубаха в крупную клетку, вытертые и вздувшиеся на коленях дешевые джинсы (в шестидесятые такие почему-то упорно именовали «техасами»), загорелое лицо, обрамленное рыжей бородой, и спокойный, невозмутимый взгляд. Он быстро объяснился с милиционером из оцепления, вытащил из машины странную металлическую палку с захватом на конце и рюкзак, который уж точно был родом из тех самых шестидесятых. Человек что-то спросил у милиционера и энергичным шагом направился к машине, в фургоне которой работали Наговицына и криминалисты.

— Ламанча! — позвал он.

Алина выглянула из машины и спрыгнула на землю. Они с «геологом» обнялись — как обнимаются старые друзья, соратники, однополчане. Наговицына, заметив, что Сергей смотрит в их сторону, махнула ему рукой. Телешов подошел.

— Познакомьтесь, — сказала Алина. — Коллега-герпетолог, змеелов и старинный друг, Виктор Евгеньевич Живилин. Телешов, Сергей Михайлович. Преподаватель соседней школы.

— Виктор, — коротко произнес Живилин, крепко пожав Телешову руку.

— Сергей, — сказал Телешов, стараясь казаться таким же сдержанным и энергичным.

— Привез, что смог, — сказал Живилин, обращаясь к Алине. — Однако, Ламанча, ты бы в двух словах все-таки объяснила…

Наговицына, улыбнувшись, повернулась к Сергею.

— Старинное прозвище. Не удивляйтесь.

— Я и не удивляюсь, — улыбнулся в ответ Телешов. — Я знаю.

— А, — протянула Алина-Ламанча. — Вержбицкий успел посвятить?

Сергей кивнул.

— Ну так что мы имеем? — прервал их разговор Живилин. Алина перестала улыбаться и слегка нахмурилась.

— Ситуация, похоже, серьезная, Витя. И не до конца понятная. — Она помолчала. — В машине лежит покойник. Погиб, я уверена, практически мгновенно. Причина смерти: змеиный укус. Точнее, укус какого-то вида гремучников.

— Он что, сердечник?

Алина слегка удивилась.

— Не знаю. А почему ты это спросил?

— Потому что от укуса гремучника — да и любой другой змеи — люди не умирают мгновенно. Прости, что напомнил.