Твари

Шарик завертел головой, высматривая Рудика. Ну вот. Может, из-за имени он такой и есть: вечно надутый, недовольный и всегда словно готовый заплакать. Вот и сейчас он стоял в стороне от визжащей ребятни, даже не пытаясь прорваться к разноцветному мячу и хотя бы попробовать пнуть его разок. Пусть и не так здорово, как пнул его Шарик, это не у каждого получится, но хотя бы разок попробовать.

Шарику почему-то стало жалко вечно обиженного Рудика, и он вздохнул. Но тут же увидел красивую птицу, севшую на высокий куст у самой ограды из железных прутьев. Птица взаправду была очень-очень красивая: коричневато-желтая, с зелеными крыльями и забавным разноцветным хохолком. Не какой-нибудь воробей или тем более ворона. Ворон и воробьев он видел штук сто, а может, и целую тысячу. Но такое чудо, прилетевшее прямо на их детсадовскую площадку, Шарик точно не видел никогда. За все долгие-долгие четыре года своей жизни.

Мальчонка как зачарованный двинулся к ограде, не сводя глаз с чудо-птицы и ступая осторожно, чтобы ее не спугнуть. Если бы не это опасение, он бы уже давно залился своим звонким радостным смехом, потому что увидеть такое небывало красивое существо — это ведь праздник, да еще и какой. Поэтому он двигался почти бесшумно, лишь шепча про себя только что придуманный и очень ему самому понравившийся стишок: «Птичка-птичка, вот так птичка». Он был еще в нескольких шагах от куста, когда птица с резким криком взлетела и в считанные мгновения скрылась с глаз. Шарик удивился: он был уверен, что подбирался к ней очень осторожно — и, самое главное, он совсем не собирался сделать что-то плохое! Просто ему очень хотелось посмотреть на эту диковинную птицу поближе.

— Я же тебя не пугал, что же ты, — с укоризной сказал Шарик, хотя говорить уже было не с кем.

Мальчик сделал еще несколько шагов и внезапно остановился. Он увидел то, что осторожно и бесшумно двигалось по земле по направлению к нему — увидел и узнал. Узнал потому, что иногда видел похожие существа по телевизору. О них всегда говорили, какие они ловкие охотники, и еще о том, как заботливо они высиживают яйца, из которых потом вылупляются их детишки, и много других хороших слов. Но сейчас четырехлетний жизнерадостный человечек узнал и понял кое-что еще. Он понял, что не может пошевелиться, повернуться и убежать. Он не знал, что его сковал по рукам и ногам ужас перед лицом неотвратимой смерти, потому что не знал всех этих слов: неотвратимость, ужас, смерть. Но почему-то он знал, что никогда уже не увидит папу и маму и не будет носиться со своим другом и тезкой по лопухам, потому что на дачу они тоже никогда больше не поедут. Шарик стоял и плакал. Он редко плакал — и никогда не плакал молча, но сейчас он молчал, и губы его вздрагивали, и слезы катились по его пухлым детским щекам.

И он упал на траву, не издав ни звука. Упал потому, что все, что он узнал в эти мгновения, оказалось правдой.

Он уже не слышал пронзительного крика вечно обиженного и надутого Рудика — крика, от которого застыло все на игровой площадке дорогого элитного детсада: «Полина Владимировна, Шарик упал!»

Молодая воспитательница обернулась на голос Рудика, потом посмотрела в ту сторону, куда показывал мальчик, и увидела неподалеку от ограды лежащую навзничь маленькую фигурку. Она бросилась к ней и пробежала отделявший их друг от друга десяток метров на одном дыхании, и еще за несколько шагов увидела сложившуюся кольцами отвратительно толстую темно-красную змею, поводившую головой в ее сторону, и услышала громкий сухой шелест ее трещотки. Но змею она видела лишь боковым зрением, потому что не сводила глаз с малыша, лежавшего на спине и смотревшего вверх невидящими глазами, с цветом которых сливалось отражавшееся в них небо. Она подбежала, одним движением подняла с земли казавшееся почти невесомым маленькое тело, прижала его к груди и гневно, рывком повернулась в сторону убийцы, уже выбрасывавшей вперед свою распахнутую до предела пасть с выставленными вперед ядовитыми клыками-стилетами.

Удар пришелся ей в бедро, и, падая, она успела закричать до того, как остановились и дыхание, и сердце.