Твари

Легкий и чуткий сон Якова Наумовича был прерван негромким глухим рычанием, доносившимся из коридора. Он с усилием повернулся на правый бок.

— Томик…

Собака, услышав свое имя, издала подобие короткого и тихого лая.

— Ну что ты там, чего неймется?

Ласковый голос хозяина, казалось, успокоил животное. Другим тоном он с ней, правда, и не разговаривал. А как еще прикажете говорить ему с единственным другом и единственной оставшейся рядом живой душой? Жену старик уже шесть лет как похоронил, а Зальцман-младший перебрался в далекую Америку еще на перестроечной вольной волне. Друзья? Так же, как и с семьей. Иных уж нет, а те — далече… Вот и остались они двое, он да Томми. Прежний красавец-ретривер тоже начал сдавать. Да и располнел изрядно. Нехорошо это для собаки, не полезно. Но выгуливать пса часами у Якова Наумовича уже давно не было сил. Томми, казалось, понимал это и не слишком часто донимал его просьбами, умоляюще поглядывая в сторону висевшего в прихожей поводка.

Теперь уж будет не заснуть, печально подумал Яков Наумович. Стариковский сон — штука хрупкая. А проснувшись — и поговорить не с кем…

Сын едва ли не ежемесячно возобновлял свои психологические атаки на старика, пытаясь перетащить его в сытую Америку, где он устроился очень и очень неплохо. «Папа, ну что тебя там, в конце концов, держит?»

Яков Наумович невесело усмехнулся. Что держит… Да все, дорогой ты мой американец. Все — от мелочей и до главного. Все и держит. Память. Люди. Улицы. Город, в котором родился и прожил всю жизнь. Сама эта прожитая жизнь, наконец. И кто же хотя бы раз в неделю — не говоря уже о датах рождения, свадьбы и смерти — придет на могилу к Сусанночке? Ведь у нее кроме него, Яши, совсем никого не осталось.

Грустная улыбка снова появилась на лице старика. Вот так и начинаешь понимать, что, как объявляют в метро, следующая остановка — конечная. Когда не остается никого, абсолютно никого, кто еще мог бы назвать тебя Яшей. Извините, на следующей выходите?

Выхожу.

Додик наверняка там сейчас с ума сходит, в своей Америке. И ничего же пока с этим не сделать. Ни сюда не позвонить, ни отсюда. Новомодный телефон, присланный сыном, с кучей малопонятных функций и кнопочек, три дня назад перестал весело помигивать своими крохотными лампочками и заглох. Выпрямитель, это почти наверняка. Подкосили нежного американца перепады отечественного напряжения. А в последнее время, как назло, чувствовал себя Яков Наумович очень неважно, и до мастерской или какого-нибудь приличного магазина с электроникой ему было бы не добраться.

Сын, изредка наведываясь в Питер, пытался навязать старику хотя бы телевизор. Ну уж нет. Здесь Зальцман-старший был тверд. С тех пор, как окончательно умолк его древний черно-белый «Славутич», он с превеликой радостью избавился от надоевшего ящика. И каналов было не счесть, и… И по всем несчетным каналам такая мерзость, такая тупость, такой парад мыслимой и немыслимой бездарности… Зато классному и дорогому стерео Яков Наумович был не просто рад — о, это был подарок, всем подаркам подарок, царский, доложу я вам, подарок! А более всего поразил его огромный набор филипсовских компакт-дисков — полное собрание сочинений Моцарта. Да он месяц в себя не мог прийти! Телевизор? Надо быть идиотом. При всех стеллажах, набитых его любимыми книгами, плюс — полное собрание! — Моцарт. Ну и, конечно, Томми-Томик, родная четвероногая душа. И теперь скажите, что еще нужно старому человеку?

Ретривер снова глухо зарычал, но старик безошибочно почувствовал промелькнувший в этом негромком рычании страх.

Ладно, пора и душ принять. Карташов слез с кухонной табуретки и на секунду задумался: что сначала? Душ — или бриться? Бриться — или душ?

Вообще-то лучше второе, подумал он. Мыться Валерий любил под очень горячей струей, до красноты, чтобы только-только терпеть — а под конец вдруг перекрыть начисто кран горячей воды и, тихонько поскуливая, постоять с минуту под ледяной. Зато потом и лицо распарено, и бритва сама собой скользит по щекам. Но до этого придется оттирать запотевшее до самого серебряного слоя зеркало…

Ну что ж, решил он. Значит, бриться.

Он вошел в ванную, положил свой испытанный «Джиллет» рядом с умывальником и взял в руки баллончик с пеной. Тряхнул его пару раз, убеждаясь, что запас пены в нем еще не иссяк. Нет, порядок действий придется чуть-чуть изменить. В конце концов, бритье — это роскошь, а у человека случаются нужды и понасущнее.

Он шагнул к унитазу, крышка на котором была откинута. Взгляд его упал вниз, туда, где находился квадратик воды, остающейся в колене после слива. Сначала Валерий ничего не понял: вода эта то приподнималась, то опускалась почти до нуля. Он продолжал стоять в оцепенении даже тогда, когда увидел появляющуюся в глубине треугольную змеиную голову.

Карташов пришел в себя вовремя: змея еще только выбиралась из канализационного колена и была явно не в состоянии нанести удар. Валерий одним прыжком выскочил из ванной, захлопнул дверь и заорал, не боясь разбудить Борьку и даже не думая об этом:

— Ленка!!! Бегом! Сюда!