Твари (СИ)

… завывая и грохоча костями на стыках, словно нечистый дух верхом на скелете, приближается состав. Из кромешной тьмы тоннеля выныривают пылающие глаза, вой и стук усиливаются до предела. Через мгновение вдоль мраморной стены мчится серо-синяя туша поезда. Верещат тормоза, лязгают челюсти дверей, деревянный голос из динамиков равнодушно понукает пассажиров. Алексей с трудом разлепляет веки, почти с ненавистью глядит на вагон. Опять лезть в эту утробу, набитую людьми! Пока размышлял, в разинутую пасть дверей шмыгнула невзрачная мелкая тётенька с веером и котомочкой. Тоже коробейница из конкурирующей фирмы. Шустрая старушка в застиранных чёрных джинсах, со сморщенным, как печёное яблоко личиком обладала стремительностью внезапного поноса и звонким, но слегка дребезжащим голосом пионервожатой с бодуна. Помахивая веером, она перемещалась по вагону, словно какашка после клизмы в толстой кишке, чирикала, ворковала и «стреляла» подслеповатыми глазками. Товар буквально разлетался! Куда там потному и зажатому отставнику с перекошенным от злости и досады лицом. Мдя-а, если день не заладился с самого утра, то так оно и будет! Алексей скрипнул зубами от злости и так сжал сумку с товаром, что внутри что-то подозрительно пискнуло. Или треснуло, за грохотом уходящего состава не разберёшь.

В отвратном состоянии духа майор запаса погранвойск ФСБ выбрался из метро на поверхность. Подслеповатое весеннее солнышко плеснуло в глаза ярким, будто фотовспышка, светом. Совсем рядом, почти над ухом истошно заорал воробей, бодрящий запах выхлопных газов наполнил лёгкие. В минуту полного расстройства Алексей Волков любил обращаться к себе самому в третьем лице. «Мы чужие на этом празднике жизни, Лёша! — перефразировал он классика. — Воровать и мошенничать, как Остап Ибрагимович, ты не умеешь. Торговать — что, в сущности, одно и то же! — не привлекает. А что же ты умеешь, майор? Убивать? Да-с, обучен, разным способам». Идёт по улице, ноги сами поворачивают направо, отполированная тысячами штанов и юбок бронзовая лавка на площади перед торговым центром призывно блестит потёртостями. Металл холодит кровоток, прохлада устремляется в майорскую голову. «И что? Идти в убийцы плохих парней? Но их охраняют такие же, как ты и даже лучше. Что ж, проживёшь недолго, зато красиво — тьфу! Что может быть прекрасного в убийстве за деньги»? Возвращаться в метро не хотелось, идти в контору, отчитываться о проделанной работе, не хотелось ещё больше. Умом Алексей понимал, что выхода нет, надо «коробейничать» и не чирикать, иначе сдохнешь с голода. Ну, не совсем сдохнешь, это уж перебор. Все-таки пенсия у него была. Вернее, будет. Документы гуляют по инстанциям, чиновники не спеша подписывают и посылают дальше — не майора в отставке, а документы — в сущности, обоих. Приблизительно через полгода станут начислять. Но это все равно не деньги, так, на кусок хлеба и запасные штаны …. Невесёлые размышления прерывают странный шорох и пришлёпывание, словно умирающий тюлень выбирается на бетонную набережную. Алексей поднимает удивлённый взгляд, лицо искажает гримаса брезгливости — приближается сильно исхудавшая женщина. Мятый, словно изжёванный плащ источает запах кислой псины. Идёт, с трудом передвигая ноги, обувь то и дело норовит соскользнуть, цепляется за брусчатку, издавая странные звуки. На улице тепло, но всё же не настолько, чтобы носить короткую юбку и плащик нараспашку. Лишённые колготок ноги отливают трупной голубизной, выделяются варикозные вены, редкие волосики торчат в ужасе. Взгляд Алексея скользит по плоской, лишённой выпуклостей фигуре, жилистой шее, останавливается на лице. Заострившийся подбородок выступает осколком щебня, бесцветные губы сжаты в полоску, хрящик горбатого носа дёргается, слышно сопение и хрип, будто женщина страдает сужением носоглотки. Желтая кожа покрыта серыми пятнами, словно там гнилостные скопления. Чёрные мешки под глазами напоминают сытых пиявок. Веки лишены ресниц, выпуклые карие глаза блестят, будто кусочки слюды. Вязаная шапочка обнимает верхнюю часть головы, как презерватив.