Твербуль, или Логово вымысла

Оглядимся, хотя, как пишут в старинных романах, все до боли знакомо. В стене - застекленная ниша для книг; здесь, видимо, хранилась небольшая библиотека писателя. Одна дама, родственница классика, сначала обещала кое-что из этой библиотеки, но потом забыла и не дала даже списка книг, чтобы, не дай Бог, не подобрали что-то подобное из книжных хранилищ. Пусть в глазах общественного мнения писатель будет оставаться в забросе. С другой стороны, писатель ведь не читатель, а если читатель, то где тогда ему найти время, чтобы писать? Планшеты и щиты с фотографиями по стенам - летопись жизни писателя: работа инженера-гидравлика, первые произведения, жизнь в Москве, опала, арест сына, болезнь, смерть. Отдельно - большой фотографический портрет писателя. Это какое-то нездешнее тонкогубое лицо со взглядом то ли священника-аскета, то ли иезуита в шарфе и пиджаке. Стены этой большой комнаты - в которой сейчас, конечно, столы для занятий и стулья, черная доска для записей мелом - выкрашены в непередаваемо отвратительный сине-болотный цвет. Старожилы института помнят: ремонтом комнаты и восстановлением цвета "как было" занималась дочь писателя. Говаривают, довольно энергичная, даже амбициозная была особа. Может быть, в то давнее время и краски никакой, кроме отвратительно-болотно-синей не было? В связи с этим необходимо обратить внимание на входную дверь, которая далеко "не как было" раньше - она железная; когда здесь писались разные произведения, называвшиеся потом критиками антисоветскими, а теперь - российской классикой, подобные двери ни у кого не водились. Установка металлической двери внутри помещения продиктована следующим обстоятельством. Вроде бы эта самая амбициозная дочь собралась отдать в институт раритеты, которые остались от прошлой жизни ее отца: бюро карельской березы, за которым работал писатель и которое можно теперь видеть на снимках в учебниках и энциклопедиях, и абажур, висевший в той жизни над столом. Институтская же дирекция знала пагубную страсть студентов к сувенирам: вмиг все растащат по щепочкам и лоскуткам. Именно поэтому и была заказана металлическая дверь.

Ставя эту дорогую дверь, институтское начальство мечтало о неком доподлинном кабинете, в каком когда-то жил знаменитый писатель, а теперь за стеклами и музейным бархатным ограждением хранится его мебель, и здесь же будут проходить семинарские занятия по современной литературе. Но не тут-то было. За дверью ничего ценного и памятного не довелось хранить, странноватая дочка поманила этим самым бюро карельской березы и абажуром другую организацию. И вообще, у дочки были наполеоновские планы: ей хотелось вместо мемориальной комнаты получить все здание, в институтских аудиториях завести музей и стать его директором, а всю родню - кого хранителем, кого администратором, кого просто кассиром в кассе сделать. А как бы хорошо еще и сдавать в аренду некоторые помещения!

Но отбросим суетное! Каждый раз священный трепет пробирает меня, когда я оказываюсь в этих стенах. Именно здесь, почти на том же самом месте, где я, отряхнувшись от осколков стекла, сейчас стою, скромный мальчик Саня впервые положил мне руку на бедро. Ой, сколько же к этому моменту я перевидела этих жадных рук! Мама, мама, помню руки твои! Папа и чужие папочки, я помню и ваши корявые ручищи. Но магическая сила была именно в этой, Саниной, ладони. Какой-то дьявольский, счастливый жар почувствовала я во всем теле. Какую-то неведомую прежде дрожь. Впервые разве мне изображать перед мужчиной священный, мелкий, будто неконтролируемый, трепет желания? Ан нет, тут было что-то другое, мною ранее не перечувствованное! Подлинность - она всегда внезапна.